0
1380
Газета Внеклассное чтение Интернет-версия

16.06.2011 00:00:00

Пусть страдают, сволочи!

Олег Лукошин

Об авторе: Олег Константинович Лукошин - прозаик, финалист премии "Нонконформизм-2011".

Тэги: искусство, люди, герой


искусство, люди, герой Приверженность искусству – признак сумасшествия.
Фото Михаила Бойко

– Вот как! – поджав ноги, села в кресло Светлана. – Значит, Виктор все-таки умирает.

– Да, – отозвался Александр Львович. – Он больше не нужен.

Он разместился на диване. Пил из бокала коктейль – водка с апельсиновым соком.

– Как просто ты своих героев хоронишь! Раз – и в могилу.

– Ты думаешь, я их всех люблю? – усмехнулся Низовцев.

– Ты произвел их на свет, ты несешь за них ответственность.

– Была бы моя воля, я б их всех мочил направо-налево. Едва возникнет – на следующей странице уже дохнет. Вот только большого произведения не напишешь. Можно, конечно, сделать нечто авангардное, с сотней-другой персонажей, которые будут умирать один за другим самой изощренной и изуверской смертью, но... это слишком карикатурно. И на читателя никакого впечатления не произведет. Его надо с персонажем подружить. Лишь тогда смерть героя проберет его.

– На меня смерть и в книгах, и в кино всегда тяжелое впечатление производит.

– Вот и зря. Когда я вижу смерть на экране или читаю о ней в книге, мне всегда ржать хочется.

– Циник!

– Ничуть! Просто я знаю, из какого теста эти смерти лепятся. И для чего авторы их используют. На самом деле своего героя убить невозможно! Однажды придуманный, он навсегда останется на страницах произведения. Его смерть – это лишь причуда сознания.

– Но тогда получается, что и жизнь героя – лишь причуда сознания?

– Совершенно верно! И это лишний раз доказывает отсутствие смерти в искусстве. Какая может быть смерть, если отсутствует жизнь!

– Но искусство действенно! Оно реально. Оно влияет на жизнь.

– Просто все люди – сумасшедшие. Они не способны существовать без этой надстройки, именуемой искусством. Они не в состоянии оставаться наедине с миром и с самими собой, не создавая вокруг себя иллюзий. Искусство – одна из этих иллюзий. Это явный признак сумасшествия.

– Помнишь, у Даниила Андреева в «Розе Мира» есть концепция о том, что существует некая планета, на которой живут все литературные герои? И если писатель создает своего героя безобразным, жестоким или извращенным, то герой навсегда останется страдать на этой планете. И муки его ужасны.

– Помню. Это едва ли не единственное место в «Розе Мира», которое понравилось мне.

– Значит, ты согласен с этой концепцией?

– Нет, конечно. Я материалист и не могу верить в такую чушь.

Света обиженно отвернулась к телевизору.

– Даже если действительно существует такое место, – сказал Александр Львович, – место, где страдают литературные герои, то мне хочется сделать их еще безобразнее и извращеннее. Пусть страдают, сволочи!

Света не отвечала.

– Гораздо больше меня другое волнует, – продолжал Низовцев. – С главными героями я как-нибудь разберусь, а вот как преподнести второстепенных? Меня всегда тянет на то, чтобы сделать их как можно сочнее и выпуклее, но правильно ли это? Описываешь какого-нибудь сиюминутного героя и сам понимаешь, что незаслуженно наделяешь его чрезмерной яркостью. Получается, что все твои герои – люди до того выпуклые и оригинальные, что становятся просто неестественными. В жизни столько оригиналов на одном пятачке не бегает!

– Делай их серее и посредственнее, – неохотно отозвалась Света.

– Тогда будет скучно читать!

– Достигай разумного компромисса.

– К этому и стараешься прийти. Хотя в выпуклости и сочности персонажей мне видится больше плюсов. В жизни такого не бывает, да, но в жизни и сюжеты такие невозможны! Да и неправильно это – смешивать искусство с жизнью.

Фильм, который они вполглаза смотрели, закончился. Света уже клевала носом.

– Будешь еще смотреть? – спросила она.

– Да, – ответил Низовцев. – Посмотрю немного.

Светлана отправилась в спальню. Александр Львович, посидев какое-то время у мерцающего экрана, вышел на балкон.

С улицы доносились смех и крики. Веселые компании и пары, молодые и не очень, пересекали улицы и дворы. Город жил порочной ночной жизнью и манил к себе.

Две девушки уселись на скамейку у подъезда. Закурив, принялись объяснять что-то друг другу. Заразительно смеялись. Низовцев смотрел на них сверху вниз, сердце его ныло, ему хотелось так же глупо и заразительно смеяться, ему хотелось снова стать молодым и беззаботным.

– Не занято у вас? – кивнул он на скамейку, выйдя из подъезда.

– Да нет, – отозвалась одна из девушек, переводя удивленно-смешливый взгляд с него на свою подругу.

Обе тотчас же прыснули со смеха.

Александр Львович улыбнулся. Девушки оказались точь-в-точь такими, как он представлял: с осветленными волосами, густо накрашенные, по поводу и без повода смеющиеся.

– Ничего, если я присяду? – спросил он, приближаясь.

– Присаживайтесь, – ответили ему.

Он сел рядом с ними на скамейку. Достал пачку сигарет.

– Угощайтесь, – предложил девушкам.

– У нас есть, – ответили они.

– Ах, да, – словно впервые увидел он в их руках дымящиеся сигареты. – Я и не заметил.

Девушки захихикали.

– Давайте познакомимся, – предложил Низовцев. – Меня зовут Саша.

Девушки переглянулись, словно решая, стоит ли снизойти до этого дяденьки, но никаких других развлечений на горизонте не маячило, поэтому к его предложению отнеслись с пониманием.

– Я писатель! – говорил он им спустя полчаса.

Они пили вино из пластиковых стаканчиков. Распечатанная бутылка стояла рядом на скамейке. Еще одна, нераспечатанная, покоилась между ног. Время от времени он подливал девушкам и себе.

– Серьезно? – спрашивала девушка Таня. Та, что была покрупнее, потому что другую, поменьше, тоже звали Таней.

– Абсолютно! Я выпустил семь книг, многие из них получили престижные призы и премии, в том числе международные. Мои произведения переведены на двенадцать языков мира. Если вы зайдете в книжный магазин, то наверняка найдете там мои фолианты.

– А как твоя фамилия? – спросила маленькая Таня. Они уже перешли на «ты». – Может быть, я знаю.

– Да, она книги читает, – закивала головой Таня крупная. – Как ни придешь к ней, все с книжкой. Слепая уже стала, щурится все время – не, бля, все равно читает.

– Ни х...ра я не слепая, – огрызнулась маленькая. – К тому же на днях линзы сделаю.

– Все равно щуриться будешь. Это уже привычка.

– Моя фамилия – Низовцев, – сказал Александр Львович. – Слышали?

Маленькая Таня раздумывала.

– Нет, не помню. А в каком жанре ты пишешь?

– Я пишу серьезные книги. О современной жизни.

Первая бутылка улетела на ура. Взялись за вторую.

– Весело тут у вас в Нижнем, – смотрел Низовцев на проходивших мимо подвыпивших людей.

– Да, охренеть! – кивнула большая Таня.

Они шли по проспекту к Дому культуры, на дискотеку. Девушки держали Александра Львовича за локотки.

<...> Он был в прекрасном расположении духа и с азартом, который не обнаруживал в себе давно, взялся зажигать на танцполе.

– Давай, мужик, давай! – подбадривала его молодежь.

От переполнявшего душу восторга Низовцев пустился в нижний брейк-данс. Судя по реакции, танец понравился всем.

– Ты – лучший! – кричали ему.

– Спасибо, друзья, спасибо, – отвечал он. – Я очень рад находиться в кругу таких молодых и непосредственных людей. Молодость – это прекрасно!

На первом медленном танце он пригласил маленькую Таню.

– Сейчас я пишу новый роман, – шептал он ей на ухо. – По-моему, получается неплохо.

– Это здорово, – отвечала Таня уставшим голосом.

– Один момент чрезвычайно волнует меня. Вот мой герой берет в библиотеке книгу, и я в тексте упоминаю, что это книга Чарльза Диккенса.

– Про Диккенса я слышала, – бормотнула Таня.

– Потом он разговаривает с героиней о других книгах Диккенса. И я думаю: а стоит ли упоминать в литературном произведении другие литературные произведения и какого-то писателя? Ведь получается противоречие: в произведение, которое по определению замкнутый мир, вносить, хоть и упоминанием, другое, которое тоже замкнутый мир. И другого писателя... Матрешка какая-то. Я упомянул Диккенса, меня кто-то другой упомянет. А Диккенс тоже упоминал кого-то. Правильно ли это?

– Правильно, – кивнула Таня.

Она была подозрительно бледной.

– Но вдруг мои произведения проживут в истории человечества гораздо дольше, чем произведения Диккенса? Люди будущего будут их читать и думать: а кто такой этот Диккенс?


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Зарплатная гонка оказалась не всем по зубам

Зарплатная гонка оказалась не всем по зубам

Анастасия Башкатова

Промышленность скорректировала приоритеты: сохранение имеющихся работников вместо расширения штата

0
1055
"Гражданская инициатива" продолжит выборные кампании и в будущем году

"Гражданская инициатива" продолжит выборные кампании и в будущем году

Дарья Гармоненко

Лидер партии Андрей Нечаев и координатор платформы несистемщиков Борис Надеждин остаются партнерами

0
591
Центробанк описал свои антикризисные достижения по заветам Михаила Жванецкого

Центробанк описал свои антикризисные достижения по заветам Михаила Жванецкого

Михаил Сергеев

Сотрудники мегарегулятора подробно рассказывают, как рубль оказался среди наихудших валют в мире

0
1146
СИЗО – лучшая база для сбора доказательств

СИЗО – лучшая база для сбора доказательств

Екатерина Трифонова

Право арестанта на общение с родными зависит от его показаний и следователя

0
869

Другие новости