Игорь Шумейко  |
| Иван Айвазовский. А.С. Пушкин на берегу Черного моря. 1897. Одесский художественный музей. |
Желание хоть немного поговорить о романе «Евгений Онегин», и то самое «понимать душой все ваше совершенство» – вещи несовместные почти. Но и сползать к популярным вечножареным темам: «амурный список Пушкина… его дуэли (еще список), лицейские друзья (еще)» – не лучший способ почтить день рождения нашего всего. И уж совсем негодный подход к упражнению, почти полтора века входящему в «обязательную программу» отечественных словесных фигуристов, условно называемому «Пушкин – мой (Достоевского, Вересаева, Цветаевой, Набокова…) современник».
Итак, речь не о тихих перебирателях «списков Пушкина», но о дерзких его «осовременителях». Трудненько в эти дни, гуляя по городу, уклонить взор от рекламных билбордов: артист в бакенбардах и наручниках под большими буквами «ПУШКИН». Вводили Александра Сергеевича «в наши дни, в современный контекст» и при перестройке (фильм «Бакенбарды») – словно сам он «догадал» (его словечко) себе судьбу: ведь и любимейшее его детище звалось не, допустим, «Библиотека для чтения», а именно «Современник».
Потерять «фактурный контакт» с Пушкиным – это да, ужасно. Олег Горбунов выносит в заголовок вопрос: «Через сколько лет перестанут понимать Пушкина?» «Он гусиным пером поэмы творил, что такое чернильница, я не знаю, уже про карандаш и ручку забываю. Не знаю, что такое лорнет, уезд, графиня, счеты, корнет...». Однако, вчитавшись, видишь: его страх – эдакий общепланетарный: «В мире сейчас зарегистрировано около 6700 разговорных языков, каждые две недели на планете исчезает один язык. Читал, что через примерно 3000 лет все современные языки будут «мертвыми».
Да ведь и Солнце («дневное светило») когда-то погаснет (в смысле насовсем) – что тогда станет с солнцем нашей поэзии?
Юлия Большакова (статья «Татьяна Ларина как героиня нашего времени»): «Образ Татьяны Лариной» – классическая тема сочинения. Поколения учеников бьются, старательно воспроизводя строчки, зазубренные из учебника. Потому что «от себя, из головы» сказать что-нибудь о Татьяне Лариной труднее, чем об инопланетянке. Пушкин, конечно, вечен, но его герои похожи на нас с вами не больше, чем древние египтяне. Время идет, устарело и забылось все, что их волновало, нам непонятна Татьяна, для нас загадка Евгений, нам трудно оценить их поступки».
Однако в чем «непонятки»?! Что именно мешает пониманию Большаковой? «Сколько лет Татьяне? В те времена обычный возраст, в котором дворянские девушки выходили замуж, 17–19 лет. Сейчас замужества в таком возрасте считаются ранними. Чтоб создалась ситуация, как в строфе (4. XXIV): «Качая важно головою, соседи шепчут меж собою: пора, пора бы замуж ей!» – современной Татьяне должно было бы быть гораздо больше 17 лет, скорее 28–30. Будь Татьяна американкой, ее возраст пришлось бы сдвинуть еще дальше, лет до 30–35. «Ей рано нравились романы...» (2. XXIX) – что в том такого? – спросит современный читатель. Почему это сообщение нужно было дополнить сообщением, что «Отец ее был добрый малый, в прошедшем веке запоздалый; но в книгах не видал вреда»? Дело в том, что еще в конце XVIII века чтение любовных романов считалось занятием предосудительным, неприличным для барышни, и во времена Пушкина чтение беллетристики только входило в моду». И только-то?! Да, средний брачный возраст менялся и последние 70–60 лет, менялся на границе город/деревня, рабочие/интеллигенция, Россия центральная/южная. Отношение к чтению? Еще более радикально! (Когда только станет «неприличным» чтение мягкообложечных детективов/дамских романов? Но это так, вздох вроде знаменитых «евгенионегинских отступлений»).
В общем, страхи за «понятность Пушкина» весьма раздуты. «Древние египтяне, инопланетяне?» Апостол Павел поистине гениально открыл всю «механику» человеческой жизни: «Бог создал нас разными, чтобы мы нуждались друг в друге». К этому можно добавить: «… и что б мы интересовались друг другом»! Да, кудесник слова сможет написать про жизнь сегодняшнего «офисного планктона», да еще так исхитриться, что даже и самого сегодняшнего офисного при чтении бы не стошнило. А вот вы читаете… Акакий Акакиевич Башмачкин: «офисный планктон» 180-летней давности! Что, «инопланетянин»? Сии временные (социальные…) сдвиги только повышают интерес. Непосредственно к любимому роману. Да, трещина XVIII–XIX веков порой смотрелась как пропасть. Для Чацких XVIII века – «прямой был век покорности и страха… забытые газеты времен Очаковских и покоренья Крыма» (топография, внезапно, снова актуальная). Но Пушкин («современник» еще и Чацкого) любуется, в примечаниях рассказывает, кто такие были уже позабытые Ричардсон, Ловлас, Грандисон. Поясняет: а тут подражание Ломоносову. А здесь я вспомнил Руссо, здесь дядюшку Василия Львовича, прошловекового литератора...
Одно подозрение кажется мне довольно важным. Эти страхи за «понятность Пушкина» весьма хитро предваряют вступление – как раз «осовременителей»... «Спектакль («Евгений Онегин») сделан современными средствами про современных людей – он не повторяет классических схем восприятия пушкинского романа. Этот отрыв дает режиссеру Тимофею Кулябину возможность включать в спектакль те сцены, пушкинские детали, которые обычно пропадают при постановках» (Павел Руднев). «Очень веселый, изобретательный… Спектакль про силу времени, которое без остатка стирает людей с лица земли, не оставляя ничего, даже памяти. Тимофей Кулябин упрямо разворачивает сюжет как историю о благости забвения» (блог журнала «Театр»). Новое, изобретательное прочтение Кулябина. Какового и самого можно прочесть – новым изобретателем Кулибиным, отступление еще меньшее, чем в спектакле, всего-то одна буква. «Спектакль Тимофея Кулябина начинается с троекратно повторяемого жизненного цикла: торопливое совокупление с очередной подружкой, процедура одевания, ритуал приема пищи, участие в коллективном танце» (из Интернета, лень атрибутировать, как зайдете – не промахнетесь).
Но не подумайте, что моя речь – против нового прочтения «Евгения Онегина», за «классические схемы». Нет, есть одна важная грань, водораздел новизны. Именно сочетание «изобретений новинок» с сокрушениями о «древнеегипетской, инопланетной непонятности» старого текста Пушкина и опасно! Поистине: водка + клофелин.
Изобретательный Кулябин может действительно поставить и решить какую-то важную современную новую задачу, пользуясь героями Пушкина как архетипами, как шахматными фигурами. Исполать ему, гранты-бонусы полной чашей! Я, например, видел сей спектакль только на видео, специально перед конференцией в Министерстве культуры (по теме тех новин, модернов), и ни за что не рискну сказать, что зрелище бездарно. Может, даже… Но десяток других, «собирательных Кулибиных», вдохновленных успехом «коллеги»-изобретателя, переделают Евгения Онегина не потому, что разглядели какую-то новую экзистенциальную проблему (может, и не подозревая о наличии таковых), а просто…
Старый-то классический пушкинский текст – непонятен-с. Другая эпоха-с!
Можно представить, как «осовременят текст». Навскидку:
Онегин был по мненью многих
(судей решительных и строгих)
Прекрасный блогер, но педант,
Имел счастливый он талант
Касаться до всего слегка
С ученым видом знатока.
Или главу XVIII:
Им овладело беспокойство,
Охота к перемене пола.
(Весьма мучительное свойство –
Куда глядят Семья и Школа!)
Татьяна?
Ей рано нравились соцсети,
Они ей заменяли все,
Она влюблялась в – как их? – эти:
«Вау!»,
«Лайки»,
фотки без трусов.
Именно здесь к, условно говоря, «водке» изобретателей-новаторов подмешивается «клофелин» истолкователей, авторов будущих методик и методичек.
Павел Руднев: «Свободное владение настроениями Пушкина. Позиция дает зрителям счастье не переживать уже виденные культурные коды, а читать «Онегина» так, словно мы открыли книгу впервые в жизни».
Представляете разницу? Давние знакомые Онегин, Татьяна Ларина – герои не только романа (внимательно-любовно прочитанного!), но и сотен статей, эссе, оперы, фильмов, ставшие уже действительно архетипами, как какой-нибудь Эдип, Федра… Можно и сконструировать кое-какую там новую экзистенцию. НО… открыть впервые «Евгения Онегина» в модерновом прочтении? Кошмар.
