Юрий Мамлеев
Такой «быт» нам не нужен… Владимир Ковенацкий. На троих
Перед вами фрагмент неопубликованных воспоминаний Юрия Мамлеева. Как, когда и где они будут изданы, пока неизвестно. Автор иллюстрации – Владимир Ковенацкий (1938–1986), художник, поэт, прозаик, близкий друг Юрия Мамлеева. Один из троицы, по мнению художника, сам Мамлеев.
...Кроме Южинского, я посещал, читая свои тексты, еще ряд кружков, «салонов», как их тогда называли, где собирались «неконформисты». Это были или весьма приличные московские квартиры, или затаенные углы. Одним из таких «приличных салонов» была квартира Льва Крoпивницкого, известного художника-авангардиста, ярого поклонника моих рассказов. Но тогда – с алкоголем. Там было тихо, и один раз я даже не выдержал, тем более рассказ, который я собирался читать, был достаточно «безумен» («Голос из ничто»). Перед тем как читать, я отлучился, как бы в туалет, а там вынул из кармана припасенную четвертинку и был готов. В таком отключенном состоянии и звучал «Голос из ничто». Все были довольны, а метафизический текст заглушал влияние алкоголя.
Другим «салоном» был барак в Лианозове, где собиралась так называемая лианозовская группа (Оскар Рабин, его супруга Валя Кропивницкая, художники, Генрих Сапгир и Игорь Холин – поэты). Центром там был, конечно, Оскар Рабин. Он рисовал «быт», но коммунистическая идеология такой «быт» не могла выдержать, стала загибаться. Ну что там говорить, например, поэт Игорь Холин так закончил одно свое стихотворение, опубликованное в самиздате и напрямую пересекающееся с сюжетами Оскара:
Он лег отдохнуть у кирпичной стены,
А утром с него были сняты штаны.
Другой режим, даже тоталитарный, расхохотался бы на такие стишки, погладил себя по животику и непременно бы опубликовал. А тут послышались возмущенные отклики в прессе, что все неправда, как будто у советских людей не было штанов, чтоб их можно было снять. А тут еще сентенции о подрыве марксистско-ленинской идеологии в лианозовской группе. И все это на полном серьезе, точнее, курьезе. Но сажать уже не сажали. Более того, зная ситуацию, я был уверен, что и те, которые писали столь грозные статьи, сами от души хохотали. Люди-то не были глупы, просто была запущена машина идеологического и пропагандистского идиотизма, и остановить ее было нельзя. Машина сама по себе, а люди сами по себе.
Потом такая... пропаганда сказалась и в более важных вещах. Ясно, что уже в 60-е годы эта машина фактически работала против советской власти. Отдохнуть нельзя у кирпичной стены, тоже мне гегемония пролетариата!
...Вообще частенько существовали недоразумения. Я уж не помню, кто из наших ехал в троллейбусе, возвращаясь домой из пивной, без штанов. В трусах, конечно, но без штанов. И, мирно выходя на своей остановке, попал в руки возмущенного милиционера.
– Где штаны? – крикнул тот.
– Что такое штаны по сравнению с вечностью... – с грустью произнес поэт.
Милиционер успокоился.
Штаны штанами, вечность вечностью, но к середине 60-х годов в положении Южинского произошли негаданные перемены. Невозможно было дальше испытывать терпение даже самых добрых и благожелательных жильцов, каковыми и были мои соседи.
– О чем можно говорить целыми ночами, с вечера до утра? – возмущалась до полного изумления непосредственная соседка Нина Тимофеевна, жившая рядом, за стеной. – Не переставая говорить всю ночь!!! О чем?!
Одна только соседка, Софья Наумовна, мать моего друга детства Вадима, поддерживала меня всегда, но она знала меня с самого раннего детства, возможно, с того времени, когда в «мое» тело еще не вошла душа, та самая, бессмертная. Да еще, пожалуй, милиционер Володя как-то задумчиво был не против ночных бдений. Удивлял его только дикий, сумасшедший экстаз происходящего, не мог он пережить, как один из участников ночных разговоров залез на шкаф и оттуда внимал...
 |
| Юрий Мамлеев был уверен в магическом воздействии поэзии. Фото Екатерины Богдановой |
Пора было рассредоточиваться. Песни, чтения, безумства, стихи, эзотерика и философия становились все реже и реже, но они перемещались в другие квартиры... При всем при этом, хотя «посиделки» становились реже, дух Южинского сохранился. Если говорить о литературе, то кумирами, полубогами, как и прежде, были Достоевский, Блок и Есенин. Все это понималось, конечно, по-новому, до последних глубин, и они, эти люди, не только как писатели присутствовали среди нас, но и как живые – настолько их слово превращалось в жизнь. Я неоднократно писал впоследствии о Есенине, о безусловном магическом воздействии его поэзии, в которой жила сама древняя душа России, – недаром в Великую Отечественную войну, когда решалась судьба и будущее русского народа, у многих солдат и офицеров в кармане был томик Есенина. Этот народ не мог погибнуть, даже если на него обрушились бы все силы ада, ибо в его душе, тайной и непостижимой, содержались зерна высшего предназначения России в этом полупроклятом мире. О роли Достоевского в раскрытии граней русской души и говорить нечего. Величайший писатель мира сего сказал свое слово во всем объеме его подтекста. А вот о Блоке следует напомнить не только как о завершителе русской дворянской поэтической классики начиная со времен Пушкина. Для нас Блок, во-первых, был пророком. Его пророческий дар очевиден для всех, кто реально углублялся в его творчество. Но хочется привести начальные строчки его поэмы «Возмездие»:
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, –
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман…
И наконец:
Двадцатый век... Еще
бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил
не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных
сфер...
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть
к отчизне...
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи...
Это было написано в начале XX века, когда все ученые-циклопы, журналисты, политики только и выли о наступающей эре всемирного процветания, мира в Европе и прочего прогресса. Всего через несколько лет после этого началась Первая мировая война, развязанная толстосумами и их прислужниками, не поделившими мир, власть и золото. И Россия, русский народ оказались зажатыми в тисках между мировым вампиризмом капитализма, развязавшего войну, и яростным, кровожадным, разрушительным бунтом доведенных до отчаяния масс. Одно заблуждение пожирало другое... С этой войны начался истинный XX век. «Время убийц», как четко определил его Генри Миллер, да и не только он. Надо еще добавить про сопутствующее фантастическое духовное опустошение и деградацию, невиданные в истории. Рухнуло все, на чем стояло человечество. История знает кровь и смерть, но они никогда не сопровождались таким духом мрака, безверия, атеизма, скрытого и явного, как будто человек забыл о своем божественном происхождении и превратил себя в виртуальную пародию, поверив во все мыслимые и немыслимые заблуждения о своей сути и происхождении. Профанация профанированного заменила религию и Бога. России выпало на долю это чудовищное испытание, и она его выдержала.
Только позднее, попав на Запад – большое видится на расстоянии, – можно было понять до конца суть этого испытания и несравнимой ни с чем в мировой истории войн победы в Великой Отечественной войне, когда измученный народ (учитывая настроения крестьянства) фактически был еще в состоянии скрытой гражданской войны, когда проходили аресты в армии, когда на нас двинулась вся фашистская Европа, руководимая обезумевшей от фанатизма и веры в своего фюрера Германией. И мы победили, казалось, непобедимое чудовище, которое было уже в двух шагах от становления своей мировой империи, несущей гибель России, русскому народу и нашей культуре, ее Духу, ее Слову. В далекой Индии молились о нашей победе, ибо знали, к чему может быть предназначена наша страна.
Что же до великого Блока, то он видел многое другое, его любовь к России носила мистический, тютчевский характер и даже больше – в его поэзии чередовались великие прозрения и фиксация реальности «страшного мира», который вползал в историю рода человеческого.
