Бохо и богема. Почему писатели и мода так сильно разошлись

Прежде писатели одевались куда интереснее. Эдуард Мане. В кафе (пьющие пиво). 1878. Художественный музей Уолтерс, Балтимор

Нынешняя люмпенизация писателей и вообще деятелей искусства имеет отчетливую историческую параллель в прошлом, когда творцы художественной моды и законодатели высокой эстетики после Великой французской революции 1789 года, которую многие из них по наивности горячо приветствовали, оказались без средств к существованию. Будучи лишены материального довольствия, щедрой рукой рассыпавшегося на них в королевском Версале и во дворцах знати, аристократы духа, то есть поэты и актеры, художники и музыканты вынуждены были влачить самую жалкую жизнь, ютясь в беднейших районах Парижа. Таких, например, как труднодоступный холмистый Монмартр, где они сделались соседями непоседливых цыган, эмигрировавших в основном из Богемии, как на немецкий манер в Европе чаще всего принято было тогда называть Чехию. От бойкого племени потомственных конокрадов и попрошаек незадачливые жрецы Мельпомены, Евтерпы и Терпсихоры переняли наименование богема, а также в известной мере образ жизни и внешний вид. Привыкшая питаться жирными кусками со стола сюзерена и не слишком задумываться о завтрашнем дне творческая прослойка быстро обнищала, обносилась и в конце концов была вынуждена рядиться в фантастические костюмы, сшитые порой из случайных лоскутков грошового тряпья, ветоши, продававшейся на вес. Однако в отличие от грубоватых выходцев из джунглей Индостана эта рафинированная публика умела и в нищете сохранить осанку некоторого благородства, так что уже в XIX веке принадлежность к богеме перестала считаться чем-то дурным и зазорным, а затем – кто бы мог подумать – и вовсе сделалась недостижимой привилегией в завистливых глазках эпатируемого интеллигенцией буржуа.

Сформировавшийся таким образом богемный стиль сохраняет свой неизменный характер и поныне, соединяя в себе две, казалось бы, противоречащие друг другу крайности – демократизм и элитарность. Бохо традиционно отличает уклон в этнику, кочевье по всей палитре цветов, расхристанный крой, вольность в сочетаниях элементов, тяга к украшениям, обилие разнообразных аксессуаров и многослойность – и все это, как поется в советском киношлягере «Жестокий романс», по родству цыганской души. А раз так, то какие тут могут быть запреты или ограничения?! Бохо не масонская организация, он позволяет любому члену творческого табора вытворять все что угодно, кроме, пожалуй, одного-единственного – становиться на кого-то похожим. Словно подлинный мастер, прекрасно знающий цену копиям и подражаниям в искусстве, этот стиль буквально вынуждает своих адептов к яркой оригинальности.

Как ни странно на первый взгляд, но и нестандартность имеет свои законы. Так, в бохо явное предпочтение перед сдержанной простотой отдается кричащей усложненности look’a, можно сказать, его многомерности, выражающейся в сочетании самых разнородных элементов, порой даже абсолютно несовместимых в каком-либо ином стиле. Но удивительно: нагромождение оверсайза из широченных свитеров, жакетов и кардиганов на платья и узкие юбки с цветочными принтами и разнообразной текстурой, сочетание ниток крупных деревянных бус и браслетов из кости с дорогими ювелирными украшениями не разрушают поэтичность нетривиального образа, а наоборот, придают ему небывалую легкость и естественность. При всей комфортабельности, уютности одежда бохо вовсе не выглядит строго домашней: стоит лишь обернуть шею длинным шарфом или опоясать ремнем вытянутый свитер – и вот вы уже готовы к выходу в свет, на премьеру спектакля или презентацию книги.

Классическое правило трех украшений не играет здесь ровно никакой роли – разве что чрезмерное пристрастие к демонстрации содержимого всех ваших шкатулок разом утяжелит вас, и притом не только визуально. Зато большое значение приобретают декоративные элементы: вышивка, кружево, бахрома, даже перья украшают сарафаны и юбки из хлопка, бархата, шелка, льна, вельвета, гипюра или шифона и, невзирая на размер кошелька и дату рождения в паспорте, делают ваш внешний вид чрезвычайно нарядным и праздничным. Солнечным, если хотите.

Да-да, неслучайно к наиболее узнаваемым подвидам бохо относится стиль хиппи. Эстетике «детей солнца», как они сами себя именуют, близка и раскрепощенность богемы, и ее поликультурализм, выраженный в широчайшем использовании бохо народных орнаментов и традиционных этнических украшений. Но отсюда вовсе не следует, будто капризная богема не помнит родства своего и ей совсем уж не свойственен былой шик с аристократическим уклоном: зауживая силуэт, используя дорогие ткани и модные новшества, бохо-шик вобрал в себя также и некоторые черты гламура.

Конечно, обилие вышивки, кружев и рюшей роднит бохо с винтажем, а в красочности он, пожалуй, и сейчас не уступит концертным нарядам голосистых цыганок на сцене московского театра «Ромэн», однако далеко не сакраментальность есть сокрытый двигатель этого вечно молодого стиля, а неистребимая в человеке жажда творчества. Вот почему реноме бохо поддерживается самыми успешными звездами эстрады и кино мирового уровня. Такими как Кейт Мосс, уместно совмещающей жакеты с блошиного рынка и платья от элитных дизайнеров, Сиеной Миллер, гордящейся тем, что выглядит как хиппи даже в деловом костюме, или Ванессой Паради, служившей некогда моделью и музой Карлу Лагерфельду. А из мужчин, например, бывшим супругом Ванессы и отцом их двух совместных детей Джонни Деппом, хотя для него и более характерен уклон в гранж. Все они регулярно и со вкусом одеваются как настоящая парижская богема, знакомая нам по персонажам одноименной оперы Джакомо Пуччини.

Но все-таки самые запоминающиеся и экстравагантные образы бохо-шика принадлежат неподражаемой британской актрисе Хелене Бонем Картер, которую, впрочем, ядовитая пресса Туманного Альбиона часто критикует за слишком смелое сочетание мрачной готики с яркими принтами и расчетливую небрежность, иногда напоминающую настоящую безвкусицу. Действительно, к шикарному платью от Вивьен Вествуд Хелена с легкостью может добавить, к примеру, разноцветные туфли. При этом Беллатриса Лейстрейндж из киноэпопеи о Гарри Поттере вовсе не считает себя эксцентричной и даже с милым лукавством заявляет, что якобы вообще не следит за модой. Стоит, однако, вчитаться в ее интервью, чтобы понять естественную подоплеку таких заявлений. «Я не делаю чего-то специально, чтобы выглядеть так, как выгляжу, – разъясняет актриса. – Но тем не менее знаю: вкус у меня есть. Он привит мне с детства, моя мама была настоящей аристократкой и научила меня многому, в том числе и умению выглядеть стильно в любой ситуации… К моде все сегодня относятся так серьезно, что из нее уходит все веселье. Все эти безжалостные правила приводят к тому, что женщины фактически не самовыражаются. Они стали овцами в стаде». К правнучке английского премьера лорда Асквита и командора ордена Британской империи стоит прислушаться.

Вторит ей старейшая на сегодняшний день, практически уже антикварная икона бохо-стиля американская дизайнерша (это не оговорка – ее муж тоже был известным дизайнером) Айрис Апфель, которая в свои 98 лет старается не пропускать модные показы, появляясь на публике в смелом синтезе нью-йорской барахолки с вещами от Dolce&Gabbana и Oskar de la Renta: «Стиль – это, безусловно, врожденное чувство: вы либо им обладаете, либо нет». «Но, – несколько смягчившись, продолжает далее миссис Апфель, – при этом вы можете постоянно работать над его усовершенствованием вне зависимости от собственных талантов и сферы деятельности. Если у вас нет врожденного таланта, то сможете стать более или менее творческим человеком. Правда, художником не станете».

А вы все-таки попытайтесь. Иначе какую бы пеструю ленту ни позаимствовали с плеча странствующего рыцаря муз, в сущности, не уйдете от судьбы имитатора, чей психологический типаж вскрыт с мастерством анатома и навеки пригвожден к позорному столбу в одноименном романе Сергея Николаевича Есина. Или, что еще хуже, навсегда останетесь «фармацевтами» – так презрительно называли поэты русского Серебряного века и одновременно завсегдатаи петербуржского литературно-артистического кабаре «Бродячая собака» в подвале на Михайловской площади случайных его посетителей.