С мерками XIX века – к смертоносным автономным системам

«Роботы-убийцы» должны оставаться под контролем человека. Фото с сайта www.sec.gov

В последние дни августа в Женеве состоялось очередное заседание Группы правительственных экспертов по смертоносным автономным системам (САС), учрежденной в рамках Конвенции о запрещении или ограничении применения конкретных видов обычного оружия, которые могут считаться наносящими чрезмерные повреждения или имеющими неизбирательное действие (о предыдущем заседании см. «НГ» от 12.12.17). Для удобства она именуется Конвенцией о негуманном оружии (КНО).

Как и прежде, официальным заседаниям и формализованным дискуссиям сопутствовали мероприятия на полях, энергично организуемые различными НПО – как широкого профиля (вроде Amnesty International или Human Rights Watch), так и специализирующимися на конкретных проблемах средств и методов ведения вооруженной борьбы. Мне показалось примечательным обращение к «оговорке Мартенса» и присвоение ей качества сложившейся нормы права, которая в отсутствие согласованного договора могла бы если не запретить, то уж наверняка ограничить возможности разработки, развертывания и применения автономных, то есть действующих без участия оператора, ударных вооружений.

Без малого 120 лет назад – летом 1899 года – в Гааге завершались многосторонние дипломатические переговоры, вошедшие в историю как Первая конференция мира. Их итогом стали несколько конвенций, регулировавших применение современных на тот момент вооружений и методов ведения войны. Общепризнанным нерукотворным памятником – и предметом неизбывной гордости для отечественной науки международного права – стала юридико-дипломатическая уловка, предложенная российским делегатом, профессором права Федором Мартенсом, для преодоления препятствий, не позволявших заключить Конвенцию о законах и обычаях сухопутной войны.

Загвоздка крылась в приложении, в котором речь шла о правах и обязанностях оккупирующих армий, но – что было неприемлемым для малых держав – ничего не говорилось о правах оккупированных стран, в частности, о праве населения становиться вольными стрелками и оказывать вооруженное сопротивление иноземцам. Судьба ключевого договора висела на волоске, и тогда Мартенс предложил дополнить преамбулу конвенции следующим параграфом: «Впредь до того времени, когда представится возможность издать более полный свод законов войны, Высокие Договаривающиеся Стороны считают уместным засвидетельствовать, что в случаях, не предусмотренных принятыми ими постановлениями, население и воюющие стороны остаются под охраной и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания». Предложение было с восторгом и не без вздоха облегчения принято.

В дальнейшем «оговорка» в той или иной степени воспроизводилась в важнейших договорах, в том числе в I и II дополнительных протоколах к женевским конвенциям о защите жертв войны, вошла она и в преамбулу КНО.

Сторонники упреждающего запрета САС утверждают, что даже в отсутствие согласованного договорного регулирования таких перспективных систем они заведомо несовместимы с основными элементами «оговорки Мартенса» – установившимися обычаями, принципами гуманности и требованиями общественного сознания. А значит, если и договариваться о чем-либо, то только лишь о полном запрете. Об этом пространно говорится в докладе Human Rights Watch, приуроченном к заседанию Группы по САС.

Не ставя под сомнение искренность гуманных помыслов сторонников полного запрета САС с опорой на «оговорку», осмелюсь предположить, что в международном праве трудно выделить обычаи, которые имели бы содержание, прямо применимое к САС. Что касается гуманности, сторонники САС, напротив, упирают на то, что выверенность их действий, защищенность от эмоционального выгорания могут сберечь жизни гражданского населения. Наконец, «общественное сознание» есть чрезмерно расплывчатое понятие для того, чтобы из него выводить норму права, применимую к конкретным материальным объектам. Как считает мой друг и коллега, крупнейший авторитет в международном праве британец Кристофер Гринвуд, «оговорка Мартенса указывает на факторы, которые должны подвести государства к принятию запрета на конкретные вооружения или средства ведения войны».

«Оговорка Мартенса» не имеет конкретного нормативного содержания, это призыв к переговорам по выработке специальных норм, регулирующих конкретные материальные объекты и правоотношения в связи с ними. Именно как призыв к договорным мерам она реализовалась уже в Положении о законах и обычаях сухопутной войны, прилагавшемся к Конвенции о законах и обычаях войны 1899 года, в преамбуле к которой «оговорка» впервые появилась. Затем конкретизация осуществлялась уже в конвенции с тем же названием, принятой в 1907 году, приложении к ней и в том, что касается отравляющих газов, – в Женевском протоколе 1925 года – предшественнике Конвенции о всеобъемлющем запрещении химического оружия 1993 года. И это при том, что удушающие и ядовитые газы и так были противны «общественному сознанию», а значит, его, абстрактного и подверженного изменениям, недостаточно. Необходимо понятное и недвусмысленное правило, запрещающее или ограничивающее оружие или способ его применения. Собственно, этим же путем идет и сама КНО – рамочный договор, к которому последовательно согласовываются и прилагаются протоколы, регулирующие конкретные виды обычного оружия или способы их применения. Что касается САС, пока нет согласия даже в отношении их определения, общего понимания таких ключевых понятий, как автономия, человеческий контроль, критические функции и т.д.

Нельзя исключать того, что совпадающими усилиями НПО и государств-энтузиастов некий документ под прикрытием «оговорки Мартенса» будет продавлен через переговорные механизмы КНО. Но будет ли от него польза?