Анатолий Кантор Антон Чирков. Живопись. Мысли об искусстве. Статьи о творчестве художника. Воспоминания современников. - Сергиев Посад: Весь Сергиев Посад, 2000, 89 с.
Как недавно и как давно это было: в Москве были три издательства - "Искусство", "Советский художник", "Изобразительное искусство", - каждое из которых имело план выпуска больших, средних и малых монографий о художниках. Это было не все, поскольку другие издательства - "Молодая Гвардия", "Наука", "Воениздат", "Политиздат" и другие - тоже выпускали книги и сборники о художниках. Три последовательных экономических обвала в России начисто разрушили эту систему ознакомления публики с художниками страны. Разумеется, система издания книг о художниках была одной из сотен систем, разрушенных заодно без специального плана и даже без мысли разрушать именно эти системы. Так или иначе, написать книгу стало в наши дни легче: за спиной автора не маячит редактор, за спиной редактора - цензор, за спиной цензора - Главлит, а за спиной Главлита - и вовсе страшно сказать. Зато если раньше после очень сложных переговоров на разных этажах и этапах книга все же выходила в свет, то теперь это стало невозможным. Конечно, очень богатый художник за свои деньги может выпустить книгу о себе. Но книгу о себе читать неинтересно, она не является свидетельством величия художника и говорит разве что о его влиянии в коммерческом мире. А просто хороший художник может рассчитывать разве что на чудо. Счастье, что в наши дни чудеса еще случаются, не так часто, как бывало раньше, но случаются.
Книга "Антон Чирков" в наши дни может быть признана образцом издания о художнике, так как помимо альбома качественных репродукций она включает выдержки из дневников, очерки искусствоведов, а также воспоминания современников Чиркова. В целом книга очень тщательно составлена (составитель Елена Чиркова), культурно и солидно оформлена (художник Геннадий Метченко), основательно подготовлена к печати и отлично напечатана (издательство "Весь Сергиев Посад", типография "Янтарный сказ" в Калининграде). Издание показывает, что сейчас в нашей стране издательские возможности куда шире, чем это можно предположить, мы просто еще не научились этим пользоваться.
Душа книги - это записные книжки Антона Николаевича Чиркова. Выдержки из них трудно назвать записями - это молитвы, обеты, заклинания. Такие записи Чиркова и его современников могли бы составить интереснейший том серии "Мастера искусства об искусстве". О жизни и творчестве Антона Николаевича точно и выразительно рассказано в очерках Дмитрия Чиркова и Натальи Апчинской. А теплые воспоминания его друзей (Николая Абакумцева, Валентины Пузик, Моисея Фейгина) и учеников (Дмитрия Краснопевцева и Юрия Васильева) придают книге особую ценность.
Очерки Галины Кушнеровской и Виктора Соловьева содержат верные суждения, но в них есть и абзацы, проникнутые явной запальчивостью, желанием доказать миру, "что сама жизнь в этих подавляющих обстоятельствах, когда отрицалось право художника на свободу духа, свободу самовыражения, была перманентной репрессией", - так пишет Виктор Соловьев в статье с вызывающим названием "Антон Чирков - искусство сопротивления".
"Перманентная репрессия"? Едва ли. Бывали разные времена. Для поколения Антона Чиркова страшными годами были 1932-1934 годы, когда художники боялись, что кто-то догадается об их крамольной профессии, сжигали свои картины, уезжали из городов в далекие деревни, в Среднюю Азию, в Восточную Сибирь, только бы не стать объектом опасного внимания вездесущего НКВД. Однако Чирков сравнительно благополучно миновал эту страшную полосу, а новая волна репрессий против творческой интеллигенции началась после его смерти. Чирков не застал ни Союза художников СССР, ни Академии художеств СССР, ни Управления культуры при Мосгорисполкоме, которое наводило ужас на устроителей любых выставок, поскольку ему были даны полномочия безжалостно снимать любые картины с готовой экспозиции любого уровня. Кто же были "власть", "начальники"? Для художников, как Чирков, это было правление Московского союза художников, которое лучше всего определить словами Виктора Соловьева - "странная смесь правоверного соцреализма и того, что в свое время изгонялось с выставок и за что убивали". Так уж прямо убивали за картины? Даже Древина убили не за картины, а за принадлежность к страшному для Сталина несгибаемому племени латышских стрелков. Картин снимали много, но этим не занималось правление тридцатых годов, где задавали тон Сергей Герасимов, Петр Кончаловский, Александр Куприн, Павел Кузнецов и многие другие. Они уже засвидетельствовали свою "правоверность" кто "Колхозным праздником", кто "Пушболом", кто видом нефтяных промыслов, кто букетом любимой сирени; но у каждого на мольберте в мастерской стояла именно та картина, за которую изгоняли с выставок (однако не изгнали из музеев). "Странная смесь" была самой сутью культурной политики сталинского периода: Шостаковича ругали во всех газетах, но музыку к фильмам о Сталине писал именно Шостакович: Лисицкий считался "формалистом", но роскошные правительственные издания оформлял именно Лисицкий. Кто хочет разделить на два направления художественную жизнь сталинского периода, будет вынужден резать надвое каждого художника.
Антон Чирков был редким исключением в этой странной смеси. И в этом причина возникновения культа памяти Чиркова. Он не пожелал поступиться своей независимостью, что в сталинские времена почиталось чем-то куда худшим, чем государственная измена, однако эта игра с огнем не имела для него других последствий, кроме тех, которые он сам для себя избрал, - нищей, аскетической жизни подвижника.
Так во имя чего Антон Чирков избрал такой путь? Авторы отвечают на этот вопрос очень решительно, но по-разному. Характерны названия статей: "Сим победиши" (то есть знамением Креста), "С Богом в душе", а с другой стороны - "Только искусство", "Одержимый искусством" и, наконец, "Антон Чирков - искусство сопротивления". Иными словами, одни авторы убеждены, что Антон Николаевич был бесстрашным борцом за православную веру: это мнение подкрепляется тем, что Чирков был сыном сельского священника, всю жизнь был глубоко религиозным человеком, писал портреты священников и монахов, а в последние годы расписывал подмосковную сельскую церковь в Жегалове.
Но убедительные доводы есть и у тех, кто считает на основании личного знакомства либо на основании собственных записей Чиркова, что его богом было искусство, что именно ему он служил беззаветно всю жизнь. Интересно, что в записных книжках, размышляя с самим собой, Чирков много пишет об искусстве, о высшем духовном начале, но во всем на первом месте стоит долг художника. "Вера в истину - это все", "без веры ничто не держится", "вера в лучшие стремления", - это характерные высказывания художника, и легко сделать вывод, что религиозное от художественного в его сознании не отделялось, но он был художником до мозга костей и все мерил художественными критериями. Как-никак вся жизнь Антона Чиркова посвящена служению искусству, и он не был где-то на обочине художественной жизни: учился во ВХУТЕМАСе, окончил ВХУТЕИН, сотрудничал с Кончаловским и Машковым, преподавал в училище памяти 1905 года, в Средней художественной школе, такие выдающиеся мастера, как Дмитрий Краснопевцев, Юрий Васильев, Ярослав Манухин считали его своим учителем.
С чем трудно согласиться - это с тем, что искусство Антона Чиркова было актом сопротивления, сознательной борьбы против сталинского режима вроде искусства немецких антифашистов, бросавших вызов гитлеризму. Еще менее убедительно, что Сергей Романович и Роман Семашкевич призываются подтвердить эту концепцию. Сравнение с немецким искусством абсолютно неправомочно. Надо вспомнить, что вплоть до 1933 года в Германии существовало мощное антифашистское движение, с которым были связаны Леа и Ханс Грундиг, Отто Панкок, Жорж Гросс, Джон Хартфилд. Предположить, что Чирков, будучи красноармейцем, представлял какое-то антисоветское движение, не могло прийти в голову даже сверхподозрительному НКВД. Присоединить к этому движению, даже спустя семьдесят лет, Романовича и Семашкевича - это из области ненаучной фантастики. К тому же собственные высказывания Чиркова о русском народе начисто отметают такую фантазию.
К тому же зачем это нужно? Вполне достаточно того, что крупный талантливый мастер живописи не ограничивался красивыми натюрмортами и пейзажами, его волновали события бурлившей вокруг него жизни. Картины "Захват железнодорожной станции красными", "1917 год", "Вокзал", "Карусель", полотна, навеянные посещением Закавказья и Средней Азии, рисуют не только сумятицу истории, но и интересных художнику людей, обычаи близких и далеких мест. Холсты "Сельские похороны", "Иордань", многие портреты говорят о напряженной внутренней жизни Антона Чиркова, о возвышенном понимании миссии художника.
Невольно создается впечатление, что открытие нового корифея в живописи и уникальность издания (в Сергиевом Посаде!) подталкивали некоторых авторов к гиперболическим оценкам личности, которую они хотели бы видеть библейским пророком, новым Суриковым или Стенькой Разиным, сокрушающим сталинский режим. Но гиперболы ни к чему. Замечательный человек и замечательный художник - этого вполне достаточно, чтобы издать о нем заботливо составленную и любовно изданную монографию.
