Не только Жан Жене

ПЬЕСЫ Жана Жене вновь не поставят в России, так же как его предшественника Клоделя и его младшего современника Кольтеса, так же как Пазолини и Томаса Бернхарда. Как будто на новом витке истории мы снова выпали из европейского контекста, который вот-вот готов был на нас "обрушиться". Культура - это контекст. Плох он или хорош, его нельзя избежать, либо его можно привить себе, как вирус, либо сгореть от неведомой болезни, имя которой - клаустрофобия. Вне контекста расширяется зона нечувствительности к тем сюжетам и мифам, которые разворачивались на французском, итальянском или немецком языках в ХХ столетии. И чем больше эта зона, тем труднее нам будет потом заштопать прорехи.

В конце 80-х казалось, что русский театр начал просыпаться от многолетней летаргии. Но сегодня - мы по-прежнему русские, хотя это ничего не объясняет. Мы продолжаем питаться только собственными мифами: у нас от ума - только горе, деньги - бешеные, на всякого мудреца - довольно простоты, а коту - не все масленица. Усилия плеяды театрального объединения "Творческие мастерские", как и всей режиссерской генерации конца 80-х годов, ничего не изменили: спектакли по пьесам Клоделя, Пинтера (Владимира Космачевского-младшего, Владимира Мирзоева и Клима) прошли легкой тенью. Книга Жене из серии "Открытое пространство" появилась не ко времени: из западных текстов интерес новой генерации режиссеров вызывает разве что британская "документальная", "роялкортовская" драма поколения техно.

Среди тех, кто латает прорехи нашей редуцированной, внеконтекстуальной культуры, был Сергей Исаев - ректор ГИТИСа, профессор, философ, культуролог, театровед. Книга, собравшая шесть пьес Жене ("Служанки", "Она", "Строгий надзор", "Балкон", "Негры", "Ширмы"; из них четыре последние впервые публикуются на русском языке), так и не успела выйти при его жизни. Смерть стала не только темой философской рефлексии Сергея Исаева, но и последним сюжетным ходом в драме его жизни. Да простит нам читатель эту театральную напыщенность - она вполне в духе самого Жене, о котором самозабвенно и шокирующе интимно рассуждает Сергей Исаев в своем эссе под названием "Нежный", что предваряет сборник: "Для Бога нет времени, Он-то сам пребывает в вечности, то есть одновременно видит все, что случилось, случалось и еще случится. Значит, он видит и меня, мое бедное тело, уже лежащее в гробу, уже существующее как похищенная смертью падаль, уже текущее, растворяющееся в природу, уже страшное".

Жан Жене скончался в Париже в 1986 году. Сергей Исаев был убит на своей подмосковной даче в последнее лето ушедшего века. В этой смерти горестно и символически отразилась судьба целого поколения, которое пришло в русский театр в середине 80-х годов. Свобода воображения и игра ассоциаций, интеллектуальная власть постмодернизма, связь театрального и художественного андеграунда России с европейским опытом, страсть к сновидческому, эстетскому повествованию, сложному умножению реальности - Сергей Исаев был частью и инспиратором этой диковинной тенденции русского театра, так быстро им утраченной.

Сегодня Жан Жене вновь не в моде. Не в моде аристократический язык его пьес, таких варварских в сюжете и мистериальных в интенции. Мир воров, проституток и сюрреалистических грез, в которых существуют Уста покойного сына и мать, танцующая вокруг Них танец дервишей; мрачные мистерии публичных домов и беззаконных таинственных культов; Африка, увезенная прочь, дрейфующий континент, отступающий в прошлое; Испания с ее Франко и революцией; вечно опасный для французов Алжир; проститутка, сравнивающая свои экстазы с экстазами святой Терезы. Мы не чувствительны к этим знакам чужой культуры.

Но разве отечественная "широкая публика" в последнее время не познакомилась с чувством, что "жизнь еще фальшивей, чем любая иллюзия" (пьеса "Балкон"), разве последние избирательные кампании и все, что за ними последовало, не обнаружили перед ней циничные механизмы "демократии", разве то, что мы с такой легкостью были готовы принять за свободу, не открыло даже перед самыми неискушенными свое пародийное содержание. Разве сам язык не предстал в своем "предательском" облике как инструмент манипуляций, бесконечных переодеваний, травестий?

И все же Жене опоздал появиться в России. Ибо его театр содержит в себе ЯЗЫК, разоблачительный и патетический, нежный и обнаженный язык тайных признаний и высокой поэзии, карнавальных снижений и барочных экзальтаций, язык, полный опасных наваждений и неясных обрывов. Персонажи Жене путаются в своих многочисленных масках и удвоениях, мир их бытия слишком опасен и текуч. Но он таинственно удержан над пропастью развоплощения мгновениями высокого напряжения, ритуала, церемонии, где он встречается наконец с самим собой.

В этом страстном и мистическом языке Жене отменяет власть мира над человеком. Ибо, присваивая себе навязанные миром церемонии, персонажи Жене вносят в них свои подлинные страсть, ужас и смирение. Жене возвратил французскому языку и театру дух высокой мистерии, несмотря на всех своих убийц, проституток и воров. "Как волк, бесчестно обогнавший Красную Шапочку, мы выбираем короткую дорожку экстаза и страсти - это и есть тот внезапный разъем, дыра или трещина, которую пробивает в нас свет" (Сергей Исаев, "Нежный").

Только за эту короткую дорожку надо дорого платить. Такую цену не сможет дать сегодня обедневший русский театр, внезапно полюбивший немудреную простоту, несложные эстетические задания и разучившийся играть до полной гибели, всерьез.