Вероника Хлебникова Каждое пятое лето немецкий город Кассель подвергается нашествию "Документы" - одной из главных выставок мирового современного искусства, зачатой еще в пятидесятые годы художником Арнольдом Боде. Периодичность "пятилетки" установилась на "Документе" в начале семидесятых годов, а с конца 80-х ее экспозиции активно потчуют собой городскую среду. Две "Документы" назад художник Густав Ланг воздвиг на площади "Лестницу в никуда", такое деревянное потомство нашей одесской, с туалетом, лавочкой и телефонной будкой. Это чудо интеграции искусства в повседневность (прозванное также "слоновьим сортиром") было снесено, не дожив до нынешней выставки двух лет.
"Документе-11", действующей сто дней тепла, с 8 июня по 15 сентября, отданы залы музея Фридерицианум, щупальца павильона Документа-халле, этажи железнодорожного вокзала Kulturbahnhof, ангары старинной пивоварни Binding-Brauerei и дворцовый парк королевской Orangerie - под актуально звучащее, натурально лопочущее ландшафтное искусство. Да еще на одной из улиц громкоговоритель висит, по-турецки говорит, травит анекдоты от датчанина Йенса Хаанинга на языке бронзовых призеров футбольного чемпионата мира.
В кузов пуза уложил немало стран и вер
После жизнерадостных вторжений на городские площади слонов и сортиров "Документы-9", курируемой Яном Худом; после того как куратором десятой выставки впервые стала женщина, француженка Катрин Давид, отжавшая позитивистскую методу до лабораторного сухого остатка и срифмовавшая поэтику с политикой, на кассельской арт-сцене проклюнулся неистовый дух романтизма с медиальным подбоем. Его воплотил темнокожий джентльмен Оквуи Энвезор, уроженец Нигерии и житель Соединенных Штатов, университетский профессор и поэт, обманувший простодушные ожидания в лучшем из смыслов.
Поверхностное представление арт-сообщества о готовящемся натиске брутальной экзотики и сувенирной этнической дребедени пополам с суровым гражданским пафосом встретил рафинированный жест интеллектуала, оказавшегося более европейцем и денди, нежели чаяли целокупные местные. В его концепции выставка в Касселе завершает собой цикл предварявших ее теоретических семинаров-платформ, разбросанных по континентам от Вены до Лагоса и Дели и посвященных вопросам "нереализованной демократии", "традиционного правосудия", "креолизации".
Состоявшийся здесь радикальный разворот оси контемпорери-искусства, такое великолепное "шасть" нигерийского титана прочь от европоцентризма в художественную пользу малых северных и южных народов, явился одной из романтических составляющих проекта, и можно было бы особо не заострять эту коллизию. Не только потому, что ее актуальность камуфлирует менее вызывающие, но не менее выразительные сюжеты выставки. Не только потому, что креативные представители сих небольших, за невеликим же исключением, - все давние обитатели Лондона с Нью-Йорком, Парижа с Амстердамом или Брюсселя, где, к примеру, проживает южноафриканец Кенделл Геерс, маг убивающих слайдов. А потому как ведь понятно, что так называемое "цивилизованное общество" собственными белыми рученьками устроило на земном шаре другую планету, и нелишне уже ладить мосты. Предполагать, что контакт будет происходить в не вполне разумеемых этим обществом формах, в общем-то, следовало. А вот явилось-таки неожиданностью, вызвав гвалт и сумятицу, что, видимо, на сегодняшний день и образует главный факт последней "Документы", ее темный нерв.
Нехитрое дело документа - регистрировать. Чего уж там: привлекая в эпических масштабах видео- и фотосоциалки маргинальных групп из Киншасы или Дели, репортажные на совесть и от души, "Документа" Энвезора фиксирует беспомощность идеологий, регистрирует невозможность договориться, устанавливает сомнительность бескровной реализации глобальных политических и социальных проектов. Все это вкупе с ключевыми словами всякого прогрессивного кураторского портфеля ("глобализм, постколониализм, фундаментализм, социальная отзывчивость, урбанизация, политология, геноцид") - тонкий внешний слой гигантской (около 450 объектов) экспозиции, под которым ворочается молекулярная структура одинокой экзистенции. Вживанию в ее громоздкую мерную пульсацию способствует позиция куратора, который не настаивает на сообщаемости сосудов и не форсирует возможность связать авторские проекты тематически, позволяя зрителям самим опознать подспудный сюжет, разворачивающийся перед ними.
Генерация индивиDoom
Герои этой "Документы" - сильные в своей позиции одиночки, понимающие акт искусства как индивидуальную, частную активность в мироустройстве, осуществляемую самыми разнообразными способами, не с правой, так с левой руки. В проекте Она Кавары шуршит отрывными листками "Один миллион лет". Двое живых и соответственно стареющих каждую секунду дикторов в стеклянной коробке выстраивают его скелет в реальном времени, называя число за числом. Сам Кавара присутствует в инсталляции сугубо частным лицом двадцати пяти тысяч семисот шестидесяти трех дней от роду к моменту открытия выставки. Сегодня уже перевалило за двадцать пять тысяч восемьсот.
Немка Мария Айхорн учредила не менее чем событие - основала всамделишное не то ООО, не то ТОО, словом, некую компанию и выставила на обозрение документацию, возникшую в процессе ее регистрации, и вложенный капитал - в виде пачек банкнот.
Наряду с высококачественным продуктом классиков современного арта Она Кавары, Луизы Буржуа, Йонаса Мекаса, его звезд Ширин Нишат, Шанталь Аккерман, Сейфуллы Самадяна Энвезору интересны проекты, в которых энергоемкий флибустьерский-конкистадорский порыв трансформируется в личное обживание драматических социальных ситуаций. Те из авторов, кто не был под пулями, не заточался в зиндан, не ходил пешком под стол в лагере беженцев, либо снаряжают корабль по следам массового самоубийства карибских индейцев в 1651 году (видеопроект Стива МакКуина, камера Робби Мюллера - оператора Вима Вендерса и Ларса Фон Триера), отправляются на поиски затонувшей в 1996 году рыбацкой посудины с пакистанскими беженцами (группа итальянских географов, архитекторов и кинематографистов Multiplicity); либо вживляют героическую мышцу в свои работы, опираясь, как Альфредо Жаар, на историю Нельсона Манделы, а то листая домашний альбом, как хорватка Саня Ивекович. Фото ее матери, узницы Аушвица, участницы антифашистского Сопротивления, организует собой этот феминистский проект.
Здесь также немало инсталляций личных пространств, в случае Дитера Рота и Ивана Козарича, Месхака Габа и Жоржа Адеагбо - мастерских, библиотечных собраний, обитаемых мест, устроенных скарбом, рабочим хламом, отмеченных жизнедеятельностью самих авторов или их персонажей. Лампа-глобус, плакаты, пластинки, книжицы Гржимека и про Бойса, тряпицы, спичечные коробки, автомобильные номера и останки деревянного крокодила, сладко почившего в плавучей пироге у туземца-неофита Адеагбо, покидающего родной Котону лишь ради арт-семинаров, выглядят ничуть не менее энергично, чем коллекции именитого Клауса Ольденбурга или Александра Шабурова, уральского следопыта деяний Супермена Ивана Жабы. 457 вещиц И.Жабы выставлены сейчас в венском МАКе.
Последняя слеза Манделы
На нынешней выставке доверие к вербальному общению выглядит как минимум оплошностью, дискредитировано вполне. С ней, с вербальностью, на "Документе" творится странное. Способность текстов к нечеловеческой трансформации демонстрирует чудесная Е-книга Дэвида Смолла. Перелистывая ее страницы, водя над ними ладонью, осуществляя всяческую тактильность, читающие книгу и в четыре руки воздействуют на сенсорные датчики и не только приводят строчки в бегство, но могут наблюдать, как ощетиниваются тексты, как трехмерятся они, свиваясь в световые спирали.
Неподалеку видео Джеймса Коулмана иллюстрирует процесс говорения по звукам (spelling), мимикрирующим под вздохи ли, всхлипы ли. Уместным продолжением тут оказывается шаурма из обгоревших книжек в более и менее прожаренных вариациях-верояциях, заменяющая светильники в библиотеке Габа. Керит Вин Эванс озабочен вымиранием азбуки Морзе.
Не умеющие разделить друг с другом и самую малость себя и мира, не способные договориться, донести смыслы, мы, как ни крути, замкнуты на пеньке собственной психосоматики, предельно одиноки в ее несговорчивых рамках и настройках. Об одиночестве вопит проект Кена Лума, опирающийся на зеркальные лабиринты фильма Орсона Уэллса "Леди из Шанхая". В этой ситуации художники пробуют менять тип коммуницирования. В результате на первый план выходит прямое психосоматическое воздействие на зрителя.
Многие, прошедшие узким темным коридором в горячую комнату Альфредо Жаара, где плазменный экран во всю стену опаляет мощным белым свечением, пытались связать свои ощущения с религиозным переживанием. Инсталляция Жаара называется "Плач изображений", и облучению светом здесь предшествуют несколько историй, связанных со зрением, доступностью информации и свободой: "Когда Нельсон Мандела, освобожденный из заключения в шахтах, встретил ослепительный свет, он понял, что утратил способность плакать".
Кубинка Таня Бругьера добивается не менее тонких настроек, обстреливая заплутавших во тьме десятками прожекторов, палящими из разных ракурсов. Натиск свершается столь же внезапно, как еще долго заживает в ухе лязг затворов и эхо шагов. "Но паник!" - суетится огорошенный встречный.
В терапевтическом зале Крейга Хорсфилда можно вытянуться на одной из шести кушеток и глядеть из-под тяжелеющих век на неподвижные криптомерии. Лишь сочащийся на трех экранах туман осуществляет идею движения.
Инсталляция Артуро Баррио настраивает по обонянию. Ступаешь по мягкому, темному, дышишь пряным, кофейным, пока не различаешь, что пол и в самом деле устлан тихим слоем смолотого кофе, а у стен притулились хлебы и бутыли вина, стены - в рваных ранах. Отношения "внутри" и "снаружи", видимо, служат для Баррио источником вдохновения, а уже и голова кружится.
Еще эффектнее оппозиция в видео Ширин Нишат, описывающая внутреннее и внешнее как русла взглядов. Постепенным отъездом камеры от дрогнувших женских век на одном экране и ландшафта на другом оператор Дариус Хонджи захватывает оба пространства до тех пор, пока одно не оказывается внутри глинобитного забора, а второе - снаружи, затопляемое черным роем людей, приближающимися неотступно, в молчании. Жуткая кульминация, когда наступающие толпы мужчин и женщин смотрят друг на друга с огромных противоположных экранов.
Пришел великий Мганга
В одном из залов, в "Бутике" Шохрех Фейзджоу, в ящиках и в рулонах хранится нечто, сопревшее до черноты, пакетики и склянки с тлением. Бродя среди них, понимаешь, что время сотрет наши различия, сравняет до однородной безымянной субстанции наши воспоминания о зимнем дне, бигборде на Балтийской, пальцах, неуклюже сплетающихся на шарике коробки передач, наши запахи и привязанности, без особой эскалации сделает все подобным. Как-то со временем наладится и пресловутый постколониальный мир.
После всех удивлений "Документы", связанных в том числе с прямотой и неотрефлексированностью некоторых арт-проектов, представленных неевропейцами, становится очевидным, что встраиваться в земное сообщество и обустраивать его вместе с теми, у кого это не слишком успешно до сих пор получалось, третьи-пятые народы будут по-своему - настолько они другие. Взыскуется, что - мирно, с соблюдением либеральных законов. Может быть, арт-эксперименты с нашей психосоматикой, эти мощные аттракционы чуть расшатают ее жесткий панцирь и пособят каждому в отдельности если не помыслить, то хоть как-то представить себе те неожиданные, причудливые формы, какие способна принять эта интеграция и примеры чему мы встречали разве что у космических фантастов.
Кассель-Москва
