Михаил Шиянов В современной художественной литературе религия – настоящий кладезь образов и тем. И список писателей, для которых религиозные сюжеты и символы стали источниками вдохновения, конечно, не ограничивается раскрученными Пауло Коэльо и Дэном Брауном. Например, один из флагманов российской литературы последних лет Владимир Сорокин с давних пор тоже не чурается религиозных мотивов.
Так в основу сюжетной линии последнего произведения Сорокина (если не считать совсем свежий «День опричника») «Трилогия» лег древний гностический миф. У «Трилогии» два эпиграфа – один из ветхозаветной Книги Иова, второй из Слова святителя Григория Паламы, христианского мистика и богослова XIV в. Палама писал о свете: «Итак, отложим, братие, дела темная и станем делать дела света, чтобы не только в этом дне нам честно ходить, но и стать «сынами дня». «Из чьего чрева выходит лед и иней небесный – кто рождает его?» – говорится в Книге Иова. Обе субстанции – свет и лед – у Сорокина не просто метафизические сущности, но фактически действующие лица.
В трех книгах («Лед», «Путь Бро» и «23 000») разворачивается грандиозная картина взаимодействия высших сущностей. Оно направлено на то, чтобы возвратить наш далекий от совершенства мир в состояние изначального блаженства. Это, собственно, и есть та самая гностическая идея. Параллельно автор пишет о процессе созидания космоса и о том, что же делают простые обитатели Земли для предотвращения вселенского коллапса.
Во второй части трилогии, «Пути Бро», которая на самом деле хронологически предшествует остальным двум, мы наблюдаем зарождение «некого религиозного движения». Герой книги, названный в честь «русского святого и полководца» Александра Невского, рождается в день падения Тунгусского метеорита, и «небо светится в его честь». Он взрослеет, довольно спокойно проходит через революционные коллизии, но одно событие, явно отсылающее нас к новозаветной истории религиозного обращения, серьезно изменило его отношение к себе и миру.
Александр по пути из неспокойного революционного Киева попадает под артобстрел и его контузит взрывной волной. На какое-то время, как и апостол Павел, увидевший свет на пути в Дамаск, он потерял способность ориентироваться в мире. Апостол временно лишился зрения, а мальчик сперва увидел лед, затем лишился чувств, упав на него.
Три месяца он ничего не слышал и почти не мог передвигаться. Постепенно он поправился, но взрыв «словно отрезал от него его прошлое, а вместе с прошлым – любовь к нему». После же контузии «все изменилось»: Александр стал «молчаливым, замкнутым, малоподвижным, задумчивым и необщительным». У него не было друзей, так же как и интереса к женщинам.
Позже он оказывается участником экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита. Путешествие преображает Александра: он чувствует приближение чего-то «огромного и родного», отказывается от любой пищи, кроме чая и лесных ягод, в состоянии, близком к невменяемости, поджигает лагерь и уходит в тайгу. Там-то и происходит его «встреча» с метеоритом – огромной глыбой льда.
Он вступает в диалог со льдом, в котором звучит «музыка вечной гармонии». Эта музыка открывает Александру его истинное имя – Бро, а также посвящает в события сакральной истории, начинающиеся почти библейскими словами: «Сначала был только Свет Изначальный. И свет сиял в Абсолютной Пустоте. И Свет сиял для Себя Самого».
Здесь гностицизм, что называется, цветет буйным цветом: Бро оказывается одним из двадцати трех тысяч светоносных лучей, составлявших Предвечный Свет, а сотворение Земли – результат «чудовищной ошибки», совершенной этими лучами.
Так при чем же тут метеорит? Выясняется, что это – не что иное, как глыба «огромного и родного» Небесного льда, созданного «по законам гармонии», посланная носителям божественного света, заключенным в человеческие тела. Именно с его помощью стало возможным отыскать все из двадцати трех тысяч «лучей». Для возвращения в блаженное состояние «братьям света» (вспомним Паламу!) необходимо собраться вместе в огромный круг и произнести «сердцем» двадцать три слова на языке Света. Тогда материя уничтожится, и Свет избавится от тягостной оболочки и вновь станет сиять для себя самого.
Для исполнения этой миссии необходимо было перебрать громадное количество человеческой «породы» в поисках носителей Света. Часто простые люди отделывались в ходе таких проверок на божественность увечьями, но нередки были и смертельные исходы. В конце концов Братство, укрепившись во всех руководящих структурах планеты, не исключая и Русскую Православную Церковь, обрело такую мощь, что его уже невозможно было остановить.
В итоге никто не остался обиженным – ни светоносные братья, ни старушка Земля. Сорокин сумел примирить профанное с сакральным, финальным жестом раздвинув границы возможных вариантов исхода событий, показав тем самым, кто на самом деле в романе хозяин.
Сюжет книги прекрасно вписывается в гностический миф. Все это, вероятно, в какой-то мере характеризует и мировоззренческую позицию самого Сорокина – представителя новой русской «религиозной» прозы. В отличие от «классиков» такого рода литературы (от Даниила Заточника до Михаила Булгакова) задача у Сорокина иная – не наставлять, а развлекать. Однако за этой постмодернистской ширмой развлечения увидеть, что же думает о религии сам автор, – задача непростая.
