Евгений Степанов В марте 2007 года в журнале «Крещатик» будут опубликованы мемуары Евгения Степанова «Бек с препятствиями, или Записки соседа». Предлагаем вашему вниманию фрагмент этих воспоминаний.
* * *
Мы познакомились с Татьяной Александровной Бек двадцать лет назад. И двадцать лет дружили – встречались, перезванивались, переписывались. У меня сохранились ее неопубликованные письма, стихотворные экспромты, шаржи┘
В начале 90-х Татьяна Александровна работала в отделе поэзии журнала «Дружба народов», а я служил в отделе литературы и искусства еженедельника «Семья». Мы сотрудничали. Она часто рекомендовала понравившихся ей поэтов, я присылал тексты авторов, которые были симпатичны мне.
Именно она (с помощью Натальи Борисовны Ивановой) напечатала в 1992 году рукопись талантливого русского американца, поэта-авангардиста Михаила Крепса в «Дружбе народов».
Но, конечно, всех напечатать не удавалось.
Вот ее письмо от 2.1.1990:
«Дорогой Женя!
Увы, от Синкевич (Валентина Алексеевна Синкевич – русская филадельфийская поэтесса. – Е.С.) Н.Б.И. (Наталья Борисовна Иванова, в то время редактор отдела поэзии «Дружбы народов». – Е.С.) отказалась наотрез – возвращаю.
Я же тебе, в свою очередь, предлагаю другую «очаровательную женщионерку» – замечательную поэтессу (чувствую, увы, более в качестве переводчицы) Юлию Нейман. Это – мемуары об Арсении Тарковском, по-моему, очень даже «для вас»┘ Она сама живет затворницей и попросила меня связать ее с внешним редакционным миром.
Прочти – и отзовись.
Т.Бек».
В газете «Семья» мы вместе с моим начальником и другом Михаилом Поздняевым вели множество рубрик, в частности «Семейный круг», где печатали стихи, прозу, мемуары. Я предложил Татьяне Александровне опубликоваться. Она согласилась, и мы стали готовить к печати большую подборку ее стихов. Сохранилось такое письмо.
«Дорогой Женя!
Принесла побольше – чтобы был выбор.
Очень хотелось бы, если получится, напечатать у вас «Цыганщину» и «Не видеть из-за горечи┘» – дело в том, что они вошли в мою подборку в № 1 «Апреля» в страшно изуродованном (по вине типографии) виде, «скрепленные» друг с другом, а строфы вперемешку. Ужас!
Твоя Т.А. Бек
22.1.90».
* * *
Подборка вышла большая и хорошая. Татьяна Александровна осталась довольна.
* * *
Однажды я предложил ей для публикации в «Дружбе народов» стихи Ефима Бершина, с которым мы тесно сотрудничали – он печатал поэтов в замечательной газете «Советский цирк». Татьяне Александровне стихи Ефима Львовича не приглянулись. Она прислала такое письмо.
«Дорогой Женя!
Ефим Бершин, как я думаю, человек в о о б щ е культурно одаренный – как говорится, духовный и т.д. Но на всех его стихах есть какая-то пленка не совсем чтобы банальностей, а все же именно общекультурной расхожести.
┘Я с одним крылом.
И ты с одним.
И стая улетела.
Или:
┘передо мной
в мучительной истоме,
как рана,
на лице зияет черный рот.
«Божественный обман», «глаза витрин», «над роялем крылья рук» – на мой частный вкус, т а к нельзя. Нет индивидуальной резкости черт, нет самоиронии или иного прорыва сквозь привычные образы.
Вот такие дела, мой дорогой друг.
Твоя Т.А.Бек
28.3.90».
* * *
Каким она была человеком? Она была поэтом. То есть человеком непростым – порывистым, увлекающимся, резким.
Когда вышла толстенная книга мемуаров о ней, в которой я прочитал воспоминания самых различных людей, то с удивлением обнаружил, что практически с каждым из авторов сборника она в разное время находилась в конфликте.
Она вообще не любила писательскую среду, избегала ее, но беда заключалась в том, что другой среды у нее – от рождения! – не было.
Вспоминаю, с какой радостью она общалась с так называемыми простыми людьми. В конце девяностых я работал в пресс-центре Мосэнерго и приходил к ней в гости с моими товарищами-энергетиками Олегом Исаевым и Вадиком Федосеевым. Она не могла с ними наговориться, хотя эти люди стихов не писали и не читали в принципе. Радушно угощала шоколадными конфетами, «лимонными дольками», орехами. Кошка бегала по книжным полкам.
* * *
Писателей (как людей) она хвалила редко. Что совершенно удивительно, любила некоторых авангардистов – Геннадия Айги, Юрия Милораву. Зная, что я часто общаюсь с Геннадием Николаевичем, просила меня, чтобы я договорился с ним об интервью для «Вопросов литературы», где она долгое время работала.
* * *
Неизменные авторитеты (как люди и как авторы) – Борис Слуцкий, Николай Глазков, Ксения Некрасова, Владимир Соколов, Анатолий Рыбаков, Владимир Войнович, Иосиф Бродский, Юрий Коваль, Владимир Корнилов┘ Корнилов был ее ближайшим другом и авторитетом. Этому поэту она посвятила замечательное стихотворение.
Время «Эмок», и «Зисов»,
и «Зилов».
Время трезвости – время вина.
А Володя, который Корнилов,
Был единым на все времена.
Он, избравший судьбу однолюба,
Не умел оставаться в ряду,
Ибо совесть, как мощная лупа,
Укрупняет чужую беду.
И когда ничего не светило
И никто никого не спасал, –
Он отнюдь не утрачивал пыла,
А садился и письма писал.
Мы ловили «знамения века».
А Корнилов
под сенью знамен,
Был однажды в уборщики снега
Из писателей переведен.
Времена то ушли, то настали.
Но зато навсегда – человек.
Скажем, этот –
единственный в стане
И опять убирающий снег.
┘То я дурочкой, то богомолкой.
А Корнилов идет по шоссе
В этой кожанке, с этой
кошелкой,
Абсолютно инакий, чем все.
Снова хочется жить, колобродя,
На тоску и на робость начхав, –
Потому что Корнилов Володя
Повстречался мне в рыжих
очках.
1990
* * *
Татьяна Бек в том направлении, в котором она работала, по праву считалась настоящим мастером. Она была в поэзии (и в жизни) предельно искренна, ее стихи исповедальны и завораживающи. Она не допускала неточных рифм. Например, рифма плетью/ долголетья была для нее неприемлема, только плетью/ долголетью. Она признавала абсолютно точные рифмы.
Топором/ пером, окаянны/ стаканы, препаршиво/ пошива и т.д.
Любые отклонения в сторону отвергала как автор и не пропускала как редактор.
– Хорошая рифма, – говорила она, – для меня основа стихотворения.
* * *
Она была увлекающимся человеком. И зачастую, на мой взгляд, переоценивала своих друзей (в первую очередь отношу это к себе). То есть она проявляла симпатию к человеку – и эта любовь переходила на его творчество. Она начинала этого человека всячески пропагандировать – публиковать, писать о нем рецензии, рассказывать по радио. И любовь не знала границ.
Однажды мы пили с ней чай у нее дома, и я сказал ей об этом.
Она посмотрела на меня мудрым ироничным взглядом...
* * *
Мы неоднократно говорили с ней о природе творчества. Об импульсах к написанию стихов.
– Меня «заводят» хорошие книги, стихи, строки, рифмы, – делилась Татьяна Александровна, – читаю Тарковского, Межирова, Блаженного – и мне хочется писать самой.
* * *
Она была уникально образованна. Другого такого знатока поэзии я не знал. Когда нужно было что-то уточнить (дату рождения поэта, кто автор той или иной строки и т.д.) – я звонил ей. И она выдавала информацию лучше, чем энциклопедический словарь.
* * *
Работоспособность – феноменальная. Она сделала комментарии к книгам своего отца, писателя Александра Бека, составила Антологию акмеизма, издавала книги Соколова, Глазкова, Некрасовой, работала журналисткой, писала рецензии, делала интервью┘
Вспоминаю, с какой пунктуальностью она работала над Антологией акмеизма. Обзванивала всех знакомых – ей приносили книги по этой теме. Штудировался каждый источник.
* * *
Когда в 2003 году вышла ее книга «До свидания, алфавит», я прочитал ее с огромным интересом. Это собрание эссе, литературных портретов, баек-миниатюр, мемуаров, интервью, стихов... Многожанровая книга. И в каждом жанре Татьяна Бек предстала сложившимся профессионалом, имеющим свою индивидуальность. В эссе «Люди – кактусы – верблюды (Думая об Арсении Тарковском)» Татьяна Александровна вывела точную формулировку – «пассионарная неуместность». Как ни горько это признать, но во многом эта формулировка (а ее смысл мне видится в недостаточно сильном резонансе на произведения автора) оказалась характерна и для творческой судьбы Бек. Ее великолепные миниатюры не стали так популярны, как байки Сергея Довлатова, ее глубокие интервью не столь тиражированы, как, скажем, беседы Феликса Медведева. Впрочем, для художника это абсолютно не главное. Главное – дело сделано. И сделано очень квалифицированно.
Я сказал ей об этом. Она улыбнулась. И – ее как будто прорвало:
– Ты знаешь, я очень рада, что эта книга хорошо продается, причем в самых крупных магазинах. Я на нее возлагаю большие надежды и очень благодарна издателю Гантману (он теперь тоже в лучшем из миров. – Е.С.). Он буквально был послан мне свыше. Он пришел ко мне на помощь, когда я опубликовала полосу своих заметок в «Экслибрисе». Позвонил и спросил: «Вы ждете издателя? Это я».
* * *
Она была самоиронична. Любила посмеяться над собой, нарисовать шаржированный автопортрет (один из них у меня сохранился).
Процитирую симпатичнейший фрагмент из книги «До свидания, алфавит», где фигурирует Фаина Раневская.
«Фаина Георгиевна Раневская, которая очень подружилась с моими родителями летом 1964 года на финском взморье, в Комарове, называла меня приязненно «мадмуазель Модильяни» – за мою худобу и вытянутость на грани шаржа. Позднее, уже в Москве, она мне даже, когда мы ходили к ней в гости, подарила итальянский альбом художника с соответствующей надписью...
Теперь я уже ближе к мадам Рубенс...»
* * *
В той же книге «До свидания, алфавит», в эссе «Про Ленечку Шевченко», приводила слова этого молодого, к несчастью, рано ушедшего от нас поэта о том, что ее стихи «отравлены смыслом». Интересна – и единственно правильна! – была реакция поэтессы: «Ученик оборотился в нельстивого и, наверное, справедливого учителя».
Про Леонида Шевченко она неоднократно вспоминала, очень его ценила и скорбела об утрате.
* * *
Однажды, в середине девяностых, она пришла ко мне домой. И я впервые в жизни попросил ее написать автограф. Она села за стол и тут же написала.
* * *
О, мой друг Степанов Женя,
На костре самосожженья
Наши души пусть горят
Много лет еще подряд!
* * *
Ее важнейшая черта – безукоризненная моральная чистота, порядочность и щепетильность.
Помню, предложил ей напечататься в моем журнале «Дети Ра». Она согласилась, но предупредила:
– Я дам подборку, но эти стихи скоро выйдут в моей новой книге. Ты согласен на такие условия?
Я, конечно, согласился. Честно говоря, никто из поэтов за долгие годы моей редакторско-издательской деятельности о подобных вещах никогда не предупреждал.
* * *
Она жила небогато. Иногда денег не было совсем. Но никогда не просила. Жадных не любила. Помню, полчаса возмущалась, рассказывая, как в кафе ее спутник-мужчина не заплатил за нее.
– Я, конечно, сама заплатила за свой кофе. Это копейки! Но ведь он мужчина! Раз пригласил даму в кафе – обязан заплатить!
* * *
Общаться с ней было великой роскошью. Я всегда ждал ее звонка, сам старался лишний раз не беспокоить. Она говорила долго и охотно тогда, когда у нее возникала в этом потребность.
Говорили мы обо всем – о поэзии, о взаимоотношениях полов, разумеется, обсуждали общих знакомых.
* * *
Иногда мне кажется: то, что я сейчас пишу, бессмысленно – она (самый лучший в мире читатель) не прочтет. Какое-то оцепенение.
* * *
Как истинный поэт, она предвидела свою судьбу, свою скорую кончину. Она все сказала, что хотела сказать.
Невозможно без содрогания читать, например, такое стихотворение.
Я с руки накормлю котенка,
И цветы полью из ведра,
И услышу удары гонга┘
До свидания. Мне пора.
Разучилась писать по-русски
И соленым словцом блистать:
Рыбы, водоросли, моллюски –
Собеседники мне под стать.
Нахлобучу верблюжий капор,
Опрокину хмельной стакан.
– До свидания, Божий табор.
Я была из твоих цыган.
И уже по дороге к Лете
Ветер северный обниму
(Слепоглухонемые дети
Т а к – играючи – любят тьму).
– Сколь нарядны твои
отрепья,
Как светло фонари зажглись,
Как привольно текут деревья,
Наводняя собою высь!
Звуков мало, и знаков мало.
Стихотворная строчка спит.
Я истаяла. Я устала.
До свидания, алфавит.
1995
* * *
У меня сохранилась такая мистическая записка от Татьяны Александровны.
«Женя!
Жди – я сейчас!
Т.Б.
28.3.90».
* * *
Сейчас конец 2006 года. Я жду. До сих пор не верю, что она не вернется.
Татьяна Бек. «Автошарж»
