Кобра

На войне побеждает мужская дружба.
Из архива автора

Рассказ Тамерлана Татдаева, уже много лет живущего в Южной Осетии в условиях военного режима, написан по следам августовских событий. Газетная версия.

После моста мы шли крадучись и остановились передохнуть на улице Тельмана┘

Когда-то здесь жили евреи, и все дефицитное можно было купить у них. Светловолосый Моше, любитель рока и торговец аудиокассетами, был моим приятелем и одним из первых кооператоров конца 80-х. На Богири у него была железная будка с надписью «Звукозапись». Низенький некрасивый Моше был удачлив не только в бизнесе, он женился на красавице осетинке и вскоре после этого купил дом в центре города. В то время я частенько приходил к нему. В тесной будке мы восторгались тяжелым роком и ругали легкомысленную попсу. Первая волна войны в 91-м смыла евреев из Цхинвала. Жена Моше погибла в одном из обстрелов, но вдовец не торопился уезжать. Как-то летом я навестил его. Он жаловался, что вынужден уехать.

– Что делать? – говорил он, расхаживая по пустой комнате. – Ну с грузинами понятно, мать их, но кто защитит меня от мародеров?

Он провел меня в другую комнату, где были сложены вещи. Ловко, как фокусник, он извлек из картонной коробки двухкассетник-магнитофон.

– Я оставлю тебе «Шарп», – предложил он, – если ты поможешь сохранить остальное.

– Хорошо, – согласился я.

– Вы все пожалеете об этом! – выкрикнул Моше.

– Ты о чем?

– Да так┘ Забудь. Я дам тебе еще коробку кассет и туфли из настоящей кожи┘

Целых два дня я с обрезом охранял добро еврея. На третий с согласия Моше пошел домой. Вечером я вернулся обратно и постучал в дверь. Она не открывалась. Не желая верить своей догадке, стал барабанить. Из окна соседнего дома высунулась женская голова и спросила, не Моше ли я ищу.

– Вот именно, – ответил я.

– Он уехал еще днем.

– Не понимаю┘

– Что тут непонятного? Он загрузил свои вещи в грузовик и уехал.

– Он ничего не оставил? – спросил я, чуть не плача.

– Ничего, – подтвердила голова.

– Твою мать, – сказал я, не веря собственным ушам...

– Твою мать, – сказал я семнадцать лет спустя, смотря на руины и не веря своим глазам. – Неужели грузины ничего не оставили от города?

Я подошел к желтым воротам обескровленного дома.

Железная дверь была открыта. Знал и чувствовал: внутри никого, но все же крикнул:

– Темо, ты дома?!

В ответ чирикнул воробей и вспорхнул с инжира┘

– Там кто-то есть! – крикнул один из моих спутников и вскинул гранатомет на плечо, целясь в здание бывшего облпотребсоюза, вернее, в то, что от него осталось. Длинные худые ноги юнца, одетого в натовскую форму, тряслись. Он был весь мокрый от пота, и казалось, сейчас растворится в жаре. Парень был из Владика, как и эти трое добровольцев, ждущих от меня чуда. Но я не волшебник, вашу мать, хоть и выжил после стольких войн. Какого хрена вы приехали сюда? Кому нужно ваше геройство? Мы пушечное мясо, понятно? Молитесь, молитесь, чтоб умереть мгновенно, без мучений. А ради чего? Кто-нибудь может объяснить?!

Еще вчера я мог драпануть во Владик, но вместо этого рано утром как резервист пятого батальона пошел на базу получать оружие. Только расписался за автомат, и началось, вернее сказать, закончилось. Наши, не выдержав обстрела и натиска грузинских танков, оставили высоты и начали стекаться вниз, как ручейки весной, превратившись в одну большую смрадную лужу. Но страх прорвал плотину, и мы отхлынули назад, в сторону старого моста. Все, у кого было оружие, собрались в парке у разрушенного здания школы бокса. Женщины и дети набились в подвал военкомата. Связь прервалась, и мы, потерянные, слушали, как бомбят город по ту сторону Лиахвы. Какой-то урод предложил сделать круговую оборону и стоять насмерть. Мать твою, красивые слова. Сам-то в них веришь, ублюдок? Когда тебя разнесет в клочья, я разыщу кусок твоей испитой морды и суну в собачье дерьмо, если, конечно, не лягу прежде тебя.

Грузины бомбили город всю ночь и все утро и перестали лишь час назад. Но радость наша была недолгой. С той стороны приполз ополченец и сообщил: «Все кончено┘ Я был в центре┘ На площади грузинские танки┘ Еле ушел от них».

Не поверить было невозможно, и, проглотив пол-листа транквилизаторов, я стал уговаривать ребят, бывших со мной на прошлой войне, сделать вылазку в город и самим узнать, что там творится. Они вроде бы соглашались, но потом растворялись в зеленой массе ополченцев. Храбрые за столом, а на деле дерьмо. Да пошли вы!

Вызвались совсем не те, на кого я рассчитывал. Их было четверо: два автоматчика, пулеметчик и гранатометчик с одним выстрелом. Чтобы внушить камуфляжной шпане уважение, я первым пересек простреливаемый с кладбища деревянный мост. Шел не спеша над шумевшим водопадом и смотрел на радугу в водной пыли. Говорят, если перешагнуть через нее, исполнится любое твое желание. Хочу остаться в живых! Вода подо мной была почти изумрудной. Если б не грузины, я бы сейчас загорал на горячих камнях и смотрел бы на попки купальщиц┘ Боже ослепи тех, кто хочет продырявить мне спину! Оказавшись на другом берегу, я взял под прицел холм над городом, где покоились останки цхинвальцев, и дождался четвертого, с пулеметом. Он был коренастый, с кривыми ногами и чем-то напоминал бычка. Такой в рукопашной схватке забодал бы не меньше дюжины врагов┘

Сейчас все они, кроме перепуганного гранатометчика, стоявшего рядом, прятались за сожженной «Газелью» и оглядывались на меня. Я прислонил автомат к воротам и, сняв очки, протер вспотевшие линзы рукавом маскхалата. Снова нацепил их, поправил на плечах лямки десантного ранца с боеприпасами, взял пукалку. «Калаши» против авиации, «Града» и танков. Смешно, не правда ли?

– Опусти гранатомет, – сказал я, вытирая пот со лба. – Под развалинами подвал. Скорее всего там прячутся наши. А этот выстрел прибереги для танка. Как вообще тебя зовут?

Он сказал. Не расслышав, я кивнул. В моем положении задавать один и тот же вопрос дважды не полагалось, это я понял. Чтоб еще раз показать, насколько мне все безразлично, медленно двинулся к подвалу. Приблизившись к бетонной площадке под навесом, я наступил на простыню в красных пятнах и остановился. Кровавый след вел по лестнице вниз, к черному ходу, откуда веяло сыростью.

– Мы осетины! – крикнул я. – Не бойтесь!

Молчание.

– Может, пальнуть туда? – предложил подошедший малый с пулеметом. – Там наверняка грузины.

– Нет, – сказал я. – Грузинам незачем прятаться; они взяли Цхинвал и празднуют победу.

Наконец к нам поднялся пожилой небритый мужик в дешевых спортивках. От него несло перегаром.

– Салам, – сказал он. – У нас там мертвые. Вы не поможете донести их до морга?

– О каком морге ты говоришь? – сказал я, не скрывая раздражения. – От города камня на камне не осталось┘ Ладно, извини┘ А как погибли эти бедолаги?

– Мы живем вон там, – всхлипнул мужик, махнув рукой в другой конец улицы, где дымились дома. – Ночью во время обстрела я с женой и дочкой побежал к соседям. У них подвал большой такой. Хотели спрятаться там... Но ворота были закрыты. Пока мы стучались и кричали, все начало взрываться┘ Почему, почему я не погиб вместе с ними?

Мужик заплакал. Я почувствовал озноб и опустил голову. Еще несколько пожилых мужчин поднялись наверх и, степенно поздоровавшись, просили нас спрятать оружие и переодеться в гражданку. Грузинская пехота прочесывает соседнюю улицу. Скоро придут и сюда. Если они увидят вооруженных людей в камуфляже, никого не пощадят. А внизу полно женщин и детей.

– Вы хотите, чтоб мы ушли? – спросил я.

– Да, – сказал лысеющий мужик с брюшком. – Не в обиду вам будь сказано, но так будет лучше для всех.

– Это вряд ли, – сказал кривоногий пулеметчик и хотел застрелить лысого. Я встал между ними. – Мы вернемся, и, богом клянусь, я пришью тебя! – бычился кривоногий.

– Ладно, – сказал я. – Пойдем отсюда.

– А может, у них есть выстрелы? – спросил худой гранатометчик.

– У них больше ничего нет, – усмехнулся кривоногий.

– Позавчера, – пояснил гранатометчик, – когда мы приехали, я видел этого лысого в форме, с такой же бандурой, как у меня, и тандемными выстрелами┘

Мы подошли к «Газели», за которой прятались автоматчики. Они сидели на корточках и курили.

– Покурить, что ли, – сказал я и присел на теплый кирпич. – А как вас зовут вообще? Да-да, к вам обращаюсь.

Автоматчики представились. Я не расслышал, но кивнул┘

– Так вот, – начал я, докурив сигарету. – Я иду к своему брату. Он живет около вокзала. Чтобы добраться туда, надо пройти через весь город. Фактически это невозможно, но у меня нет другого выхода. Я здесь родился, знаю каждый закоулок, и мне всегда везло. – Костяшками пальцев я постучал по прикладу и раздавил окурок носком кроссовки. – Если вы со мной┘

Желтые ворота и бывшая еврейская улица остались позади, как ненужные воспоминания. Теперь мы продвигались вверх по улице Исаака, которая пересекалась выше с улицей Сталина. Перешагивая через поваленные деревья и столбы с оборванными проводами, вдруг поймал себя на мысли, что судьба брата безразлична мне как, впрочем, и собственная. Наверное, устал. Еще бы. Прожить в Цхинвале восемнадцать лет – тебе не шутки. В натуре будет обидно после смерти угодить в ад. Хотелось бы в рай. Но вряд ли страусы попадают на небеса. Да, да, мы живем, как эти птицы, зарыв голову в песок, и не хотим знать, кто нас имеет: свои или чужие. Так зачем еще цепляться за жизнь? По привычке должно быть. Остановившись, оглянулся: четверка исчезла. «Струсили, что ли», – подумал я, отмечая струйкой лежащий поперек улицы столб. «Нет, кажется, зашли в тот уцелевший дом». И встряхнул капельки. Через минуту догадка подтвердилась: добровольцы появились с банками.

– Компот! – радостно возвестил кривоногий и, поравнявшись со столбом, протянул мне запыленный трехлитровый баллон. Пить не хотелось. И вообще хозяева, покидая свое жилище, могли подсыпать в еду и питье мышьяк. Бывали случаи┘

– Первый пьет младший, – сказал я.

– Ах да, – спохватился он и, открыв зубами крышку, сделал глоток. Поморщился. – Сливовый кажется. Будешь?

– Спасибо, – сказал я. – Не хочу. Выпьем потом, – и, перекинув ногу через препятствие, двинул к перекрестку┘

Первое, что я увидел на улице Сталина, был джип.

– Ого, какой навороченный джип! – удивился я. – Наверняка иностранные журналисты. Смотрите-ка, они снимают нас из люка камерой! Значит, не все так плохо! – и в знак приветствия махнул машине рукой.

– Какой джип? – услышал я сзади. – Это «Кобра», натовский БТР!

И тут же по нам открыли огонь. Не помню, как оказался за мусорными баками, но, поправив очки, вскочил и прицелился в стрелка, высунувшегося из люка «Кобры».

– Твою мать! – визжал я, стреляя одиночными. – Получай, сука!

Грузин уронил простреленную голову на грудь и сполз за бронированный щит. БТР проехал, а я, сменив опустевший магазин на полный, сиганул в чей-то огород.

– Бегите за мной! – крикнул я лежащим в пыли улицы добровольцам. – Слышите? Сейчас эта «Кобра» развернется, и тогда нам в натуре конец!..

Уже не спеша я выбрал яблоню поветвистей и, бросив под ноги еще дымившийся ствол, грудью примял траву в тени. Пощупал пульс: так, нормально. В мои годы такое вряд ли под силу даже здоровому. Высвободившись из лямок ранца, я положил его перед собой и вытащил оттуда лимонки┘ Первым появился худой запыленный гранатометчик с опущенной головой. Потом появились остальные. Четверка сидела и молчала, настороженно прислушиваясь к звукам извне. Мне стало неловко. Я привстал, затем присел на корточки и на всякий случай подтянул к коленям автомат.

– Ну что, покурим? – предложил я. – Нет сигарет? Отлично. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Ха-ха┘ Вообще-то у меня больное сердце, но во время боя мотор еще ни разу не подводил. Хотя нет, однажды был сбой, в самом начале 91-го, и то потому, что переел. Мать такую вкуснятину приготовила тогда на Новый год, что я чуть не лопнул, так кишканулся. И тут грузинские менты пожаловали, ну мы их встретили как следует. А когда начался приступ тахикардии, я отошел за баррикаду и сел на снег. Подумайте, какой облом умереть во время боя не от пули. Я даже представил, как ребята говорят на моих похоронах: слабак, мать его, умер от разрыва сердца. Помню, Андрейка Козаев подошел и спросил, не ранен ли я. Парень только что закончил школу, но проявил себя таким героем, что мне, вернувшемуся из армии, стало стыдно. И я взял себя в руки... Да, тогда были другие времена, другие люди┘ Будь сейчас жив Парпат, грузины не взяли бы Цхинвала. Но если б они все-таки вошли в город, он стал бы для них большой братской могилой┘ О, телефон в кармане вибрирует. Это брат. Наконец-то дозвонился. Алё, ты где? Я в порядке. Мать? В подвале военкомата. Ох, и достала же ночью. Плачет, убивается: где мой сын, как он сейчас? А ты тоже хорош – мог бы прислать эсэмэску и успокоить ее. Ну как ты? Воюешь на улице Героев? А почему не уехал с женой во Владик? Алё, алё, ты меня слышишь? Дерьмо, а не связь. Ну ничего, зато я знаю, что брат жив┘ Тсс, что за шум, слышите? Наши? Нет, говорят по-грузински. Наверное, улицу прочесывают┘ Короче, так: пробираемся к развалинам вон того дома и встретим гадов, как в 91-м.

Эпилог

Девятого вечером грузины оставили Цхинвал, а утром десятого в город вошли российские войска. У разрушенного дома на тротуаре сидел седой очкарик с автоматом и курил. В пяти шагах от него лежали накрытые плащ-палаткой трупы. Мимо прогрохотал танк, следующий за ним, качнувшись, остановился. Из люка появилась голова в шлемофоне.

– Дядя! – крикнул танкист. – Не подскажешь, где улица Сталина?

– Это и есть улица Сталина, – усмехнулся очкарик.

– Можно погромче?! Ничего не слышно! А кто под брезентом?

– Добровольцы, – сказал очкарик и, сняв очки, вытер глаза рукавом маскхалата.