Неформал

Неформалами назывались грузинские вооруженные формирования во время правления первого президента Грузии Звиада Гамсахурдия.

За столом в небольшой грязной комнате с замерзшим окном сидели двое и разговаривали. Вернее, говорил и выпивал усатый в милицейской шинели без погон. Другой, закутанный в шерстяное одеяло черноволосый парень с бледным лицом, молчал, уставившись взглядом в старый коричневый буфет у двери, где скребла мышь.

– Да что с тобой случилось такое? – спросил усатый и, осушив свой стакан, наполнил его вином из глиняного кувшина. – Эка невидаль, старика убил. Война есть война, и тут уж ничего не поделаешь. Выпей-ка лучше со мной красненького. Натуральное, между прочим. Пить такое все равно что гематоген кушать. Полезно при белокровии. Ну хоть пригуби, уважь старика. Ладно, не буду настаивать. Еще скажут, что Омари молодежь спаивает. – Он выпил и ножом подцепил из миски соленый помидор. – Ай шени, обронил. – Вонзил нож в другой, снял толстыми пальцами, поднес ко рту, зачавкал.

Покончив с помидором, Омари вытер руки о шинель и, пробормотав «покурим? ах да, ты же бросил», пощупал в одном кармане брюк – нету, в другом – пусто.

– Ай шени, куда же я их дел? В шинели, наверное. Точно там...

Достал пачку «Кэмела», закурил. Полюбовавшись верблюдом, небрежно бросил сигареты между тарелками с закуской и продолжил:

– Да, Дато, огорчаешь ты меня очень. Давай начистоту. Ты совсем еще зеленый, а вон какую карьеру сделал. Сам Звиад с тобой за руку здоровается. А от Джабы только и слышишь: берите пример с Дато, он настоящий грузин и воин. «Стечкин» тебе подарил недавно. Ребята, сам понимаешь, обозлились, а я их осадил: парень, говорю, свою награду заслужил в честном бою; он, говорю, единственный, кто остался на ферме, когда появились осетины. Двоих из них замочил... Я поначалу думал: обычная перестрелка, популяем немножко, а после будем хвастаться, кто сколько убил. Слушай, бичо, откуда у осетин эти ракеты? Одна из них воткнулась в стену дома и не разорвалась. Зато несколько угодили в школу, где засели наши. Заза тоже был там. Бедняга выбежал оттуда, держась за голову, я бросился навстречу, да споткнулся о чей-то труп и упал, но видел, как в него попал НУРС. Он ведь был моим одноклассником, и в армии в одной роте служили... На Инге, моей родственнице, женился. Дочери у него остались, красавицы. Что сказать им, не знаю. Эх... – Омари вытер глаза и продолжал: – Ну, думаю, Зазе моя помощь ни к чему, впору о себе подумать. Гляжу, а осы совсем уже близко. Перебегают от одного дома к другому, и бесшумно так, будто волки. Одного приметил, совсем еще щенка, он, мать его, над трупом нашего склонился, обчищал его. Я пальнул в него пару раз из пистолета и отогнал. А сукин сын заскочил в хлев и начал стрелять. Он метил в меня, гаденыш. Пришлось упасть за навозную кучу и схорониться там. Валико в это время отыскал меня и упрашивал отступить. Мне стало стыдно перед ним: командир валяется в дерьме. Ну куда это годится? Я кричу ему: ложись, мать твою! А он мне: да ладно, в Афгане я и не такое видел. Тут мальчишка и всадил в него пулю. Прямо в голову попал, представляешь? Жарко мне стало от пожаров, душно, да еще скотина ревет на привязи. Что греха таить, испугался я и побежал вместе со всеми наверх, в Ачабети. О мертвых уже никто не думал, а среди живых тебя не было... Уау чеми деда м...! (Мать мою!) – схватился он за лысую голову. – Как вспомню, так вздрогну: восьмерых мы тогда потеряли, и все орлы «Мхедриони».

– Кто отдал приказ сжечь осетинское село? – спросил Дато и, положив руки на стол, посмотрел на собеседника воспаленными глазами. Одеяло сползло с его плеч.

– Как кто? – удивился Омари. – Я и отдал. Мы же за ребят хотели отомстить.

– Мне бы хотелось послушать. Ты неплохо рассказываешь.

– О чем ты, бичо?

– Ты давай рассказывай.

– Ну хорошо-хорошо, – не стал возражать Омари. – Пошли мы в то осетинское село, но там уже никого не было. Жители удрали загодя. Кажется, кто-то предупредил их, и этот кто-то был отсюда, местный... Бичо, ты же сам был там и видел все не хуже, или думаешь, мне приятно вспоминать об этом? – Омари покачал покрасневшей головой и снова выпил. – Знаешь, я не верю здешним и вот что тебе скажу: это те же осетины, но огрузиневшие – с ними надо держать ухо востро...

– В том селе остался старик, – перебил его Дато. – Какого черта он не ушел вместе со всеми? Наверное, думал: кто поднимет руку на такого древнего старца? Он вышел из домика, опираясь на палку, и мне показалось, будто не время, а медали на груди согнули его. Старик попросил у меня сигарету. Я дал ему пачку «Мальборо», и он обрадовался, сказал: мадлоба швило (спасибо, сынок). Достал трясущимися пальцами одну и закурил. Наверно, дьявол сидел во мне – как только он докурил, я застрелил его. С тех пор я потерял покой. Во сне он приходит и колотит меня палкой, на которой вырастают колючки. Я не могу так больше... Сегодня же убираюсь в Тбилиси.

– Через объездную дорогу тебе не пройти по такому снегу. Слышишь, как воет ветер? В такую погоду даже собаку не выгонишь за дверь... Лучше повремени, и, когда растает снег, рванем вместе. Я тоже соскучился по жене и дочке.

– Ты смеешься надо мной? – вспыхнул Дато. – Снег растает весной, а сейчас только середина декабря. И в попутчиках я не нуждаюсь. – Помолчал и решительно добавил: – Я пойду через Цхинвали, дорогу до ТЭКа, слава богу, помню.

– Смотри-ка, парень совсем с катушек съехал! Бичо, осы скрутят тебя на первом же посту, и тогда ты позавидуешь мертвым!

– Это как карта ляжет. Ладно, уже половина одиннадцатого, мне пора.

– Ну уж нет! Пока я здесь командир и мне решать, куда кому идти! Ты выйдешь отсюда только через мой труп.

– Неужели? – изобразил удивление Дато и убрал руки под стол. Грохнул выстрел.

Омари упал на буфет, задев гору немытых тарелок, которые посыпались на него; он выругался и потянулся к кобуре на поясе, но подскочивший Дато стрелял в командира до тех пор, пока тот не перестал шевелиться. Затем он затолкал пистолет в карман куртки, поднял с земляного пола спортивную сумку и, накинув капюшон, вышел из дома.

Минут через десять по накрытой снегом трассе Транскама шел человек в синей куртке с большой сумкой в руке.

Хута считал себя воином по двум причинам: он уже побывал в бою и у него имелся трофей – револьвер системы Нагана. Правда, патронов в барабане было всего три штуки, но ничего, он их побережет, будет стрелять только в исключительных случаях. А на войне иногда такое привалит! Просто не надо зевать и быть настырным. Вот, например, когда брали Тамарашени. Хута увязался за ребятами Колорадо. Те не хотели брать на дело такого малолетку, но он показал характер и на насмешки огрызался, словно пес бешеный, пока, наконец, кто-то не сказал, чтобы пацана оставили в покое: если мальчишка решил умереть, так тому и быть, но за такую честь он понесет ящик с патронами. Хута, конечно, согласился и, несмотря на то что его навьючили как осла, не ныл, как некоторые из взрослых, и дотащил боеприпасы до самого Кернета.

– Оттуда мы спустились в Тамарашени, но перед этим пустили в село штук двадцать НУРСов, – рассказывал Хута в сотый раз своим одноклассникам Бобе и Гугу, стоявшим на пикете возле нового моста. – Неформалы отстреливались из автоматов, и многие из наших повернули обратно. Тьфу, мать их. Эти уроды считались до войны крутыми, чуть ли не отцами города, а тут наклали в штаны у всех на глазах...

Гугу в черной вязаной шапке, нагнувшись, подбросил сучьев в потухший костер и раздул огонь. Потом выпрямился и, скрестив руки на груди, смотрел на пламя слезящимися от дыма глазами.

– ...Но те, кто остался, были настоящие тигры, и мы почти захватили село. Знаете, сколько мы убили там неформалов?

Гугу и Бобе переглянулись.

– Сколько? – спросил Гугу.

– Я насчитал сорок с чем-то трупов.

– В прошлый раз их было двадцать, – сказал Бобе.

– А я помню, ты говорил десять, – засмеялся Гугу.

– Вы что же, не верите мне? – возмутился Хута. – Пойдемте спросим Колорадо, он скажет то же самое.

– Достал уже со своим Колорадо, – нахмурился Бобе. – Колорадо то, Колорадо се. А я слышал, что он убийца и мародер, понял? А до войны занимался рэкетом.

– Рот свой промой керосином, прежде чем говорить о нем! – вспылил Хута и выхватил револьвер. Бобе попятился к мосту над застывшей Лиахвой, а силач Гугу схватил руку приятеля.

– Да ты совсем рехнулся! – заорал он. – Если сейчас же не уберешь пистолет, клянусь, искалечу тебя! Я не шучу, мать твою! Сделаю из твоей худой задницы парашют!

– Ладно, ладно, только отпусти, – сморщился от боли Хута, пытаясь вырваться. Гугу разжал тиски и насмешливо смотрел на одноклассника, который, дрожа всем телом, старался воткнуть ствол под брюшной ремень.

– Нам мост доверили охранять, – сказал Гугу и подбросил еще сучьев в костер. – А вы собачитесь. Ну а если бы ты застрелил друга, а?

– Да пошутил я, отвали, – отмахнулся притихший Хута.

– Ну вот что, сейчас же помиритесь, – повелел Гугу приятелям. Те обменялись не совсем дружелюбными взглядами. – Ну же, пожмите друг другу руки. Мы всегда держались вместе, как три мушкетера... – Он повернулся и, подставив огню широкую спину, увлеченно продолжал: – А давайте сделаем отряд. Найдем еще ребят. Вот, к примеру, Аца – надежный пацан. Отгрызет башку кому угодно, и Туго такой же... Чего лыбишься, Хута? Я не соседа твоего имею в виду. Помните, он чуть не застрелил нас, мать его?

– В его районе, – кивнул Бобе в сторону Хуты, – одни маньяки живут. Ему бы тоже не мешало обследоваться в психбольнице. Ты на самом деле хотел меня пришить?

– Да пошутил я, запарили, – замахал руками Хута. – А сосед мой трус; кишка у него тонка, чтоб убить. Вот насчет отряда ты здорово придумал, Гугу. И ребята подходящие. Тот, другой, Туго ведь тоже был в Тамарашени. Этот пистолет я взял с замоченного им неформала. Меткий такой: из обреза убил ублюдка. Но вряд ли Туго присоединится к нам, да и Колорадо не отпустит такого бойца.

– Знаю, о ком вы говорите, – сказал Бобе. – Он, говорят, на игле сидит, и очень плотно. Еще говорят, на его совести не один осетин.

– Для тебя все, кто воюет, либо убийцы, либо наркоманы, – с плохо скрываемой злостью прошипел Хута.

– Заткнись! – осадил его Гугу. – Наше дело предложить, а если кто откажется, найдем других и раздобудем оружие.

– С этого бы и начинал, – одобрил Бобе. – Будут стволы, желающих повоевать палкой не отгонишь.

Помолчали чуть-чуть, покурили, благо из взрослых рядом никого. Наверно, похмеляются после ночных попоек на пикетах.

– Это кого же к нам несет в такой ненастный день? – удивился Гугу. Три одноклассника посмотрели в сторону Богири, откуда спускался какой-то тип в капюшоне и с сумкой в руке. Он шел по середине дороги, с которой ветер поднимал снежную пыль, и стремительно приближался к мосту.

– Сразу видно, нездешний, – определил незнакомца Бобе.

– По-моему, тоже, – встревожился Хута и полез за револьвером.

– Так уверенно ходить по городу может только наш, – прищурился Гугу. – Чужака бы схватили на посту в Богири.

– Сегодня же митинг на вокзале, – вспомнил Бобе. – Народ туда повалил за лапшой на уши...

Человек в капюшоне приблизился к пикету и, остановившись, обратился к приятелям на чистейшем русском:

– Здорово, братки. Не подскажете, как добраться до ТЭКа?

Подозрительный взгляд Бобе сразу же остановился на оттопыренном кармане куртки прохожего. Не зря, не зря он там греет руку.

– Хута, ай да лыстаг мады б..ы фехсай неформал у! (Хута, твою худую мать, стреляй – он неформал!) – крикнул вмиг прозревший Бобе. – Джиппай ыхсы бози йа мады ф...йа (Он, б... из кармана стреляет!)

У потухшего вечного огня напротив памятника дважды Герою Советского Союза Иссе Плиеву с отбитым носом прогремели три выстрела.

Ночью Туго приснились неформалы. Бородатые изверги схватили его и повели на какую-то птицеферму, где кукарекали петушки и кудахтали курочки. И там, насадив на свисающий с бетонного потолка огромный крюк, жгли его тушку паяльными лампами. Он проснулся в страхе и не мог уснуть, да и боялся: вдруг сон повторится и сердце, не выдержав такого напряжения, разорвется? Бывали такие случаи. Может, матушку разбудить? Лучше не надо, ведь у нее бессонница, и, прежде чем постелить на полу у печки, она глотала снотворное. Недаром говорят, что старость к огню тянет будто бабочку. Туго нащупал под кроватью обрез карабина и положил рядом. Холодный ствол успокоил его, и он подумал о тезке. Этому дерзкому и, несомненно, опасному человеку Туго подражал буквально во всем. Тезка, например, носил черный пуховик, спортивные адидасовские штаны и кроссовки той же фирмы. Такие же шмотки приобрел и он. И оружие у них было почти одинаковое... Правда или нет, но говорили, будто однажды тезка из обреза сбил летящую ворону. Все, кто был рядом, стали рассуждать о случайности, да сразу притухли, когда вторая каркуша шлепнулась рядом с первой. Колорадо, говорят, снял с плеча автомат и протянул Туго: «Дау у» («Он твой»). Но тезка так и не расстался со своим обрезом, из которого, по слухам, убил с десяток неформалов.

Смерть всегда воюет за обе стороны. Питер Брейгель-старший. Триумф смерти. 1562. Museo del Prado, Madrid

А он ни одного. И в бою еще не был. Но в следующий раз он обязательно пойдет. Вспомнил, как сосед Хута, совсем еще мальчишка, недавно пришел к нему и умолял:

– Одолжи обрез. Клянусь, вечером же верну.

– А зачем тебе? – удивился Туго.

– Ребята сегодня Тамарашен будут брать, и я тоже пойду с ними.

– Ну одолжу тебе, а сам попрусь туда безоружный? То есть я выну, а ты засунешь – так, что ли?

– А разве ты идешь?

– Конечно...

М-да, обманул пацана и два дня прятался дома. Потом все же решился пойти в город и встретил в конце улицы Хуту в компании своих дружков, Бобе и Гугу. Ребята не поздоровались с ним, только усмехнулись. Да они всегда так скалятся, утешал он себя и, споткнувшись, чуть не упал. Обрез выпал из-под куртки, и Туго, нагнувшись, схватил оружие, загнав патрон в патронник. Он был в ярости; готовый убить. И те, кажется, поняли это и насторожились. Туго выпрямился и с вызывающим видом прошел мимо притихших насмешников. И только за старым мостом у разграбленного магазина «Динамо» он остановился, чтобы перевести дух. Оттуда Туго пошел в гости к Тамрико и рассказал ей о случившемся.

– Эти малолетние ублюдки испугались и убежали, когда я прицелился в них, – бахвалился Туго. – Останься они на месте, я бы шлепнул их. Клянусь тебе...

Тамрико посмотрела на него как-то по-особому и поцеловала. Герой тут же возбудился и повалил девушку на диван.

– Не сейчас, – шептала она, отвечая на его страстные поцелуи. – У меня месячные, да и мама может зайти.

– А когда будет можно? – дрожал от нетерпения и желания Туго. Уже почти год они встречались, но, кроме поцелуев в щечку при прощании и откровенных разговоров о сексе, он ничего не добился.

– В субботу родители пойдут на сороковой день к дяде. Приходи тогда...

Сегодня как раз суббота, подумал Туго, сладко зевнул и закрыл глаза. Ему приснилось, будто они с Тамрико голые лежат на том самом диване и занимаются любовью. И он чувствует, как гладкое и нежное тело девушки постепенно превращается в нечто очень жесткое и волосатое. Он открывает глаза и видит под собой неформала...

Туго проснулся в холодном поту. Светло. Матушкина постель на соседней кровати. Он встал и босой прошлепал к окну. Отодвинул занавеску. Снег и пасмурно, воет ветер. Тоска. Уехать бы отсюда подальше. Вспомнил Тамрико и улыбнулся: женюсь на ней, если окажется целкой. На столе записка от мамы: «Я на митинге. Поешь хлеба с сыром, а вечером приготовлю плов. В дверь не стреляй!» Туго посмотрел на настольные часы: без пяти минут одиннадцать, свидание с Тамрико в двенадцать, значит, еще успею сходить к Аслану за патронами. Десять штук раздобыл. Молодец. Настоящий друг. Он быстренько оделся. На остывшей печке чайник с отваром шиповника. Говорят, полезно, много витаминов. Налил в чашку густой коричневой жидкости. Выпил без сахара. Кисловато, но приятно.

Послышались выстрелы. Кажется, за новым мостом шалят. Интересно, кто так рано напился? Туго посмотрел на хлеб и сыр в тарелке. Есть не хотелось. Брать обрез или нет? Возьму на всякий случай, хотя в патроннике всего два патрона. С теми, что Аслан даст, будет двенадцать. Хорошее число. Он повесил замок на дырявые двери. Так и не попал в нарисованную углем голову Хуты. А мать хваталась за сердце. И соседи пугались, проклинали. Что пожелали мне – вам же на голову. Туго спрятал ключ в карман и вышел за ворота. На улице ни души. «Только ве-етер гуди-ит в провода-ах», – пропел он и, натянув вязаную лыжную шапочку на уши, двинулся в город. Но не успел и двух шагов сделать, как заметил незнакомца с сумкой, идущего ему навстречу. Человек со скрытой под капюшоном головой – виднелся лишь полумесяцем подбородок – приблизился к Туго:

– Здорово, братка. Не подскажешь, как выйти на трассу?

– Дойдешь до конца улицы, – просипел Туго, со страхом смотря на карман незнакомца, откуда сквозь дыру торчал ствол пистолета. – Потом... перейдешь дорогу и поднимешься на гору... Трасса там.

– Спасибо, братка. Удачи тебе...

Неформал, угадал готовым разорваться сердцем Туго, прислушиваясь к хрусту удаляющихся шагов. Но как он прошел через столько постов? Ах да, сегодня же митинг. Весь город там. И какой у него здоровый пистолет. Это, наверное, он стрелял на новом мосту. Убил кого-то из наших и сейчас спокойно уйдет. Туго вынул обрез, стараясь не шуметь, зарядил его и повернулся. Прицелившись в темно-синюю фигуру на фоне горы, покрытой белым ковром, подумал: промахнусь – он спустится, пока я буду перезаряжать, и убьет меня. Тезка бы не промазал. И вообще, в спину стреляют одни подонки... Холодным, дрожащим пальцем Туго дернул спусковой крючок. Выстрел вспугнул стаю голодных ворон. Каркая, они закружились над ТЭКом. Незнакомец пошатнулся, но все же продолжил свой путь, как вдруг, поскользнувшись, упал на куст шиповника и замер.