Геннадий Прашкевич
Шаман и без слов все знает. Рисунок Николааса Витсена. Вторая половина XVII века
Некоторое время, наверное, долго, Кутличан находился в темном забытье, а очнувшись, увидел себя в другом месте. Лежал на коричневой ровдуге, брошенной на землю. Голова болела и кружилась, но, может, так и надо. Рядом ураса – темная, вокруг деревянные идолы, дымом пахнет. Кутличан даже закрыл глаза, очень плотно закрыл, потому что если оказался в нижнем мире, открытые глаза не нужны. В нижнем мире бывший человек видит только плотно закрытыми глазами, все остальное – обман.
Подумал: вот до каких мыслей я дожил, оставаясь чистым человеком, не совершившим больших грехов. И подумал: все равно стану воином. Шевельнул левой ногой, потом правой. «Как, чувствуется?» – спросил бы тунгус с выдающимися острыми скулами. «Хэ! Чувствуется», – ответил бы. «Вот я сделал тебе отметку о своем гостевании», – сказал бы, наверное, тунгус.
Это хорошо, подумал Кутличан, что в нижнем мире широко открытыми глазами смотреть не надо, потому что увиденное открытыми глазами – обман. Всегда – обман. И человек в балахоне с бубном и колотушкой тоже обман.
«Дергэл! Дергэл!» – железные подвески гремели при пляске.
«Хэруллу! Хэруллу!» – совсем настоящий шаман, прыгает как чесоточный. Высокими криками и прыжками показывает, где он сейчас странствует, что с ним происходит. Показывает, что ему в нижний мир надо.
И Кутличан сказал: «Мне тоже».
«Тебе сухожилия перерезали».
«Все равно надо идти».
«Худиэ! Худиэ!» – шаман приседал, растопырив колени. «Хэруллу! Хэруллу!» – шаман взлетал над землей, как черное пламя. Звуки бубна мышей и червей загнали под землю, одни комары зудели. «Птицы, ко мне летите, дикие олени, ко мне спешите, дед сендушный босоногий, медведь, иди. Духи-невидимки, охраняйте меня в движении. В нижний мир спущусь. Человека с надрезанным сухожилием поведу в нижний мир. Худиэ! Худиэ!» – бил колотушкой. Бубен гремит, голова кружится. Луна в небе не оглядывается, как девушка Ичена на празднике.
«Может, я один поползу? – негромко спросил Кутличан. – С братьями Ичены легко догоним обидчиков-тунгусов. По запаху пойдем, сухим толченым мухомором будем силы поддерживать. Пением, пляской, ударами, шаман, помоги нам. Всю семью убили у девушки Ичены, а саму увели. Отца Ичены оставьте в нижнем мире, нам не надо, он старый, отдайте только братьев. Это ненадолго. Они помогут отнять у обидчиков свою сестру и вернутся. Старуха-стражница перевезет всех в нижний мир на своей утлой лодочке. Эхое! Мы всегда окружены врагами».
Так решил: все равно в нижний мир проползу между кочками на брюхе.
Сильный шаман будет прыгать, метаться, вскрикивать, будет сильно колотить колотушкой в бубен, тянуть за уши Кутличана. Этот шаман чесоточный только с виду. Один мидоль, один дневной переход, если ползти – проползу. Потом еще два мидоля, два дневных перехода, проползу. Собаки залают, тень сказочной старушки неслышно навстречу выйдет, откроет сумеречные глаза. «Навсегда пришел, Кутличан? – спросит. – На время пришел?» Он ответит с уважением: «Моя прабабушка. Узнать пришел». Она скажет: «Ну, тогда говори свое». И покачает головой: «Хэ! Такое узнать, надо идти дальше».
А Луну затянуло. Ногу дергает боль.
Кутличан полз по мхам, по звуку бубна.
Под пальцами – мелкие лужицы, снулая рыба.
Рыжая лисица-шахалэ твердыми когтями разрывала гнилые кучи, переворачивала щепки, исследовала извилистые мышиные норы, иногда поднимала голову так, будто спрашивала: «Это кто там ползет? Это кто там чужой ползет?»
Сказочный старичок чюлэни-полут сидел на голом берегу. Он совсем как человек, только крупного роста. Голова круглая, спутанные волосы низко висят. Такой убитого лося носит привязанным к ремешку кафтана, человека ест с аппетитом.
Обрадовался: «Ты пришел?»
«Хэ! Я пришел».
«Что видел?»
«Убили всех».
Берег печальной реки усыпан черной галькой.
Сказочный старичок сказал: «Тебе здесь нельзя».
Потом пожалел. «Сядь на камень, – пожалел. – Тебе здесь нельзя. Скоро старуха-стражница на лодочке явится, всех увезет в нижний мир. Вижу, сухожилие у тебя на ноге порезано, все равно не торопись».
Вспоминая, облизнул узкие губы: «Почему сам пришел?»
«С шаманом теперь дружу. Братьев дудка-омоков хочу вернуть».
«Из нижнего мира никого не возвращают, даже братьев. – Чюлэни-полут с пониманием почмокал длинными узкими губами. – Ты, чувствую, теплый. Если тебя съем, попадешь в нижний мир быстрее».
«Хэ! Пусть стражница перевезет».
Сидели на берегу, молчали. Не знали, что сказать.
 |
| С одной стороны мир заканчивается лесом,
с другой – ледяным морем… Аполлинарий Васнецов. Сибирь. 1894. Государственный Русский музей, СПб |
Потом послышался всплеск – тихий, ровный. Так весло ударяет в воду, когда не торопятся. Звук шаманского бубна, потом всплеск. «Хэруллу! Хэруллу!» – потом снова всплеск. Это, наверное, стражница ехала.
«Шаман на нашем берегу останется, – зевая сказал чулэни-полут. – Ты сядь в лодочку. Если идешь в нижний мир, шаман у нас останется. Пусть камлает, пока ты в нижнем мире находишься. Прислушивайся к бубну. Не успеешь к нам вернуться, никогда не вернешься».
«Дергэл! Дергэл!» – шаман, как черное пламя, разрезал тьму. Совсем черное разрезал своим совсем черным, даже глазам больно. Кутличан видел голову черную, круглую, кафтан с черной бахромой, черную колотушку, черный бубен – все черное, все обдавало страхом, гнилью, удушьем.
«Мне в нижний мир надо», – сказал Кутличан.
Знал, что эти слова можно не произносить, шаман и без слов все знает, но на всякий случай произнес, боялся, шаман забудет. А такой не забудет. Видно, что шаман совсем не чесоточный. Умеет становиться рыбой, и земляным червем может обернуться, и птицей, у каждого своя память. Плохим запахом все вокруг заполнил, будто в реке сразу вся рыба сгнила. И старуха в деревянной лодочке подплывала совсем гнилая, рыхлая, звала открытым беззубым ртом. «Где, – звала, – мой хромой?» Тяжело стало дышать даже высоко летящим птицам.
Гнилая старуха протянула руку.
Спросила: «Ты мой хромой?»
Ответила: «Я хромой Ичены».
«Она тоже моя будет».
Вдруг разглядел, что не было у стражницы никакого весла, только ладони широкие с зелеными перепонками между пальцами. Смотрела ласково, но даже на такой ласковый взгляд Кутличан отвечать не стал: сильно нога болела. Смотрел на лодочку – узкая, утлая. Как в такой пораненную ногу вытянуть?
«А ты садись. Я таких, как ты, иногда по десять тел в лодочку наваливаю, – похвасталась стражница. – Буду звать тебя – мой хромой».
«Хэ! Не буду откликаться».
«Тогда не попадешь в нижний мир».
«Хэ! В реке утоплюсь, водой принесет».
«Тогда в средний мир не вернешься. С твоей Иченой будут тунгусы жить».
«По звуку шаманского бубна сам реку переплыву».
«Я рядом в лодочке поплыву, топить рукой буду».
«Шаман тебе не позволит. Скажет: хэруллу!»
«Что ты! Что ты!» – испугалась старуха.
«Скажет: дергэл!»
«Что ты! Что ты!»
Плыли в лодочке.
Все движется, а течения нет.
Долго по берегам тянулись высокие осыпные яры.
Вода черная, сеть забросишь, выловишь разве утопленника, но утопленник не рыба, да и старуха-стражница все равно отберет. Тихо-тихо кругом. Плывешь по темной реке, старуха гребет перепончатой рукой, а на самом деле это ты медленно спускаешься в нижний мир.
Наконец вдали, в облаке ужасного запаха увидели каменистый берег, урасы, крытые призрачными покрышками, люди рядом или тени людей. Звенят железные украшения или тени железных украшений. Все смотрят на подплывающую лодочку, приставляют призрачные ладошки к узким глазам, сорока-караконодо на ветках корявой ондуши застрекотала, весь нижний мир застлало низким плотным туманом, так много духов-невидимок выбросилось в воздух. Некоторые тени смотрели на прибывшего с завистью. Кто-то произнес: «Совсем один едет. Нас на Алазее было много, а когда умерли, всех свалили в одну лодочку».
Глядя на бедность теней, стражница сказала: «Вот встречают нас, Кутличан. Сам Остроголовый, дух нижнего мира, смотрит на нас из тьмы. Ты его видеть не можешь, но у него фигура как у человека, с двумя руками и ногами, только голова острая, длинная и во рту один зуб. А глаза маленькие, круглые, как шилом проткнутые, в любой темноте видят. Что хочешь у него просить?»
«Братьев Ичены».
«Почему братьев?»
«У них тунгусы увели сестру, отца убили, их самих убили».
«Это ваши человечьи споры. Это споры среднего мира».
«Хочу взять братьев. Они тунгусов видели в лицо».
«Пусть тебе здесь расскажут».
«Без братьев убью не тех. Упомянутые тунгусы мне сухожилия надрезали».
Ступил на берег. Смотрел на колеблющиеся тени. Дивился, какие угрюмые, некоторые, наверное, еще не привыкли. «Куда надо пойти, чтобы спастись? – спросил кто-то из призрачной и колеблющейся толпы. – Куда надо пойти, чтобы стать человеком?»
Кутличан не знал, а старуха-стражница тоже промолчала.
«Ты, наверное, алай, – сказал кто-то из толпы. – Вижу, что ты чистый алай. А я был пастухом у одного чюхчи, теперь здесь пасу. За один день мог дойти от Алазеи до Чухочьей. А здесь видел тунгуса».
«Где видел?»
«Тут невдалеке ходит».
Про себя Кутличан просил: «Пусть тунгус невдалеке ходит. Солнце-мать, твоим теплом нас согрей, питание твоим теплом нам дай! – Боялся нижнего мира. Все колеблются, все призрачные. – Откуда бы ни было приходящее зло, в сторону направь».
И увидел братьев дудка-омоков.
Тоже, как все, колеблются, как от ветра.
Спросил с неудовольствием: «Нож держать сможете?»
«Нам этого не надо», – коротко ответил старший дудка-омок.
«Хэ! – удивился. – Даже очень надо. За вами пришел, поведу на тунгусов. У них сейчас ваша сестра Ичена. А сами тунгусы с копьями, с луками, с ножами, что сделаете против них голыми руками?»
Младший засмеялся: «Мы вот что сделаем».
Вспрыгнул на плечи Кутличана и посмотрел в глаза.
Кутличан обмер. Будто заглянул в ледяную чёпку, в черное холодное озерце посреди сендухи, такие глаза, ничего не видно, а страшно. Когда наклонишься к чёпке, всегда страшно, а тут еще страшней. Мир совсем маленький, в нем многое делать нельзя. В чёпку не гляди долго. По следам чюлэни-полута не ходи. В морозную ночь не поднимай глаза к звездам – душа остынет, исцарапается. Морозной ночью прячься в ровдужной урасе, топи очаг, все равно страшно. А тут в бездонных глазах мертвого дудки-омока маленький страшный мир расширился, стал безмерным. Вот только что был совсем небольшим, совсем уютным. В таком можно идти пешком, ехать на олешках, плыть по сендушным речкам. С одной стороны мир заканчивается лесом, с другой – ледяным морем; с одной стороны – обрыв в нижний мир, с другой – гора, ведущая в верхний. Алайи по всему своему миру кочуют, потому что другого нет. От края до края кочуют одни, потому что других нет. Когимэ кочуют тоже одни, черные, как вороны. К восходу – ходынцы, за ними чюхчи, они здороваются «етти», лучше бы не здоровались. Некоторые слабые умом, другие злые. Ближе к лесам злые тунгусы ходят, на кожаной веревке водят девушку Ичену. У каждого на плече сидят невидимые духи – нехорошо всматриваются в чужих. Ой-ой-ой, Кутличан, шепчут, пугают, машут невидимыми ручонками, ой-ой-ой, Кутличан, возвращайся в свой средний мир.
Потряс плечом: «Спрыгни с меня, дудки-омок».
Потряс плечом: «Вернем Ичену, родичами станем».
Дудки-омок спрыгнул очень довольный.
Кутличан спросил: «Где тунгус?»
«Сейчас придет. Зовут Голга».
Думал, придет дрожащая тень, усталая тень. Знал: тунгусы охотятся в одиночку, в нижний мир падают усталыми. Когда охотятся втроем, много гоняют дикого зверя, устают еще больше. Увидят молодого дудка-омока, насильно дают нести свои тяжести. Увидят чужую женщину, делают своей.
И правда, протолкалась сквозь толпу призрачная тень.
Кутличан удивился: «Ты Голга?»
«Зачем тебе?»
«Девушку Ичену ищу».
«В нижнем мире ее нет».
«С кем она? На чье имя идти?»
«Иди на имя тунгуса Носуга. Или на имя тунгуса Ириго. Это братья мои родные. Всегда хотели втроем жить, но меня позвал дух – с помощью ножа».
Слушая тень тунгуса, другие тени заволновались. Кто-то невидимый опять негромко спросил: «Куда нам надо пойти, чтобы спастись? Куда надо пойти, чтобы стать человеком?» Но этого и сейчас ни Кутличан, ни кто другой не знали. От этого тени колебались еще сильней, завидовали, сами хотели вернуться. «Куда надо пойти, чтобы стать человеком?» Не хотели отпускать даже Кутличана. Стенали: «Нас возьми». Просили: «Уведи нас обратно в средний мир – по звуку бубна». Гнилая старуха-стражница тоже стала сильно колебаться, махать зелеными перепонками. Многие миллионы теней и невидимых духов жадно, как облако невидимой мошкары, клубились, подталкиваемые дыханием низкой реки.
«Уходи, а то задержим».
«Пока бубен слышно, не можете».
«Шаман скоро упадет», – сказала старуха-стражница.
Бубен, правда, звучал все реже, все задумчивей, все отдаленней. Тени грозно теснились. Схватить Кутличана никто не мог, но тени теснились. Чтобы вернуться, как хотел, глубоко вздохнул. Вздохом этим втянул в себя младшего дудка-омока, уши и нос плотно заткнул пальцами, чтобы нечаянно с дыханьем обратно не выдохнуть. Крикнул: «Хэ! Шаман!» Крикнул, чтобы услышал: «В средний мир нас тяни».
