Слава Сергеев
|
|
И преврати воду веры нашей в вино… Бенвенуто Тизи по прозвищу Гарофало. Брак в Кане Галилейской. 1531. Государственный Эрмитаж, СПб. |
– Это те? – показывая на водоносы, слегка дрогнувшим голосом спрашивает жена.
– Скорее всего, как всегда, такие же, – говорю я. – Наверное, найдены где-то неподалеку при раскопках.
Еще думаю: вот в таких же сосудах вода превратилась в вино? И испытываю уже ставшее привычным небольшое головокружение. Кто-то назвал бы эти мои головокружения измененными состояниями сознания, inside, но я употреблю здесь более скромное слово – легкое обалдение.
Мы крестимся на иконы, некоторое время просто стоим, привыкая к месту, потом кланяемся, и я быстро, как опытный паломник, прижимаюсь лбом к холодной стеклянной витрине.
– Господи, – шепчу я, – прости нам грехи наши и благослови нашу семью. И укрепи ее, и веру нашу. Сделай так, чтобы мы больше обращали друг на друга внимание, не смотрели, а видели друг друга. Это трудно после стольких лет вместе. – Медлю и добавляю: – И преврати воду веры нашей в вино…
Ставлю свечки около икон. Мысленно вспоминаю своих близких, женатых и не очень родственников и родственниц, друзей и подруг и прошу:
– Господи, помоги им, их семьям и парам. – Ставлю еще одну свечку. Вспоминаю нашего пьющего друга-художника, то сходящегося, то расходящегося со своей женой, вспоминаю, как он, узнав куда мы едем, как все, попросил «поставить где-нибудь за него свечку», и вдруг думаю, что, наверное, здесь – самое правильное место. Беру еще свечку, побольше, и, подойдя к иконе Божьей Матери, некоторое время думаю, а потом прошу: – Святая Мария, сделай так, чтобы раб твой Григорий пил вино только от радости, а не от грусти... – Кланяюсь: – Пожалуйста... И чтобы они перестали ругаться или уж разошлись, наконец, хотя твой Сын был против этого.
Еще раз кланяюсь.
Смотрю на икону Спасителя, но подойти с этой же просьбой к Нему все же не решаюсь.
Сейчас я думаю, что, может быть, зря я не решился – я же говорю, они последнее время очень плохо жили, только нервы друг другу трепали, а я не могу поверить, чтобы Он этого хотел… Ведь силы на семейную любовь есть не у всех.
Я оглядываюсь и вижу, что жена присела в одно из кресел. Сажусь рядом. По бокам алтаря стоят еще два каменных сосуда. Немолодая итальянка наводит на нас фотоаппарат. Я думаю, что православный молящийся, наверное, такая же экзотика для нее, как молящийся католик для нас. Еще я вдруг думаю, что здесь, в этом храме, это, пожалуй, не имеет никакого значения – православный ты, католик, протестант или мусульманин… Об этом думаешь как бы по привычке.
Жена берет меня за руку. Она нашла в телефоне отрывок из Евангелия, где говорится о месте, где мы сейчас находимся.
– Прочесть тебе? – тихо спрашивает она.
Я киваю.
«Там было шесть каменных чанов – они стояли для обряда очищения, принятого у иудеев, – каждый вместимостью от двух до трех метретов. Наполните чаны водой, – говорит слугам Иисус. Слуги наполнили их до краев. А теперь зачерпните и несите распорядителю пира. Они отнесли…» («Евангелие от Иоанна», глава 2. Современный русский перевод Русского библейского общества, М., 2011. – Прим. авт.).
Звучат знакомые слова. Я смотрю на водоносы, потом на икону над входом. В очередной раз думаю, что еще одно настоящее волшебство – это наш приезд сюда, надо только заметить его… Еще думаю, что у меня опять нет ни малейших сомнений в истинности того, что читает жена. И что какое простое, человеческое, веселое чудо сделал Иисус первым, но описал его самый серьезный из евангелистов, Иоанн. И странные слова, обращенные к Марии минутой раньше: «Еще не время мне». Что он хотел сказать? Что Ему еще рано открываться перед людьми? Или что Его способности еще не полностью созрели?
– Сколько это, метрет? – спрашивает жена.
Я пожимаю плечами:
– Не знаю.
– Еще пишут, что это была свадьба родственника Иисуса по отцу. То есть по Иосифу. Чуть ли не сводного брата. И что этот брат потом стал последователем Иисуса. Не помню, в Евангелии было это или нет. Если честно, – вдруг говорит жена, – в Москве я не то чтобы совсем не верила, но как-то... не очень верила во все это. Относилась как многие – с недоверчивой улыбкой: ну да, да, возможно... А здесь – у меня нет ни малейших сомнений. Даже так: что необычного? Вода превратилась в вино… Марии явился ангел… А как иначе? Я даже с каким-то сожалением вспоминаю свои прежние колебания – и чего я попусту время теряла? – Она качает головой и улыбается.
Минут через пятнадцать высокий плотный монах, позвякивая связкой ключей, входит в храм, и европейцы поднимаются с соседних кресел.
– Пошли? – с неохотой говорю я. – Похоже, close?
Мы крестимся на иконы и на сосуды и кланяемся. Выйдя, медленно идем к воротам. Я останавливаюсь и фотографирую храм на память – сейчас я открываю это фото в своем компьютере: вот он стоит среди пиний и кипарисов под ярко-ярко синим галилейским небом…
Дорожка к воротам идет мимо киоска с иконами. Продавец в лавке – веселый монах лет под сорок.
– Ну, как вам у нас, понравилось? – спрашивает он по-английски.
Мы киваем: очень.
– Эти каменные сосуды, они просто найдены здесь? – спрашиваю я.
Монах улыбается:
– Конечно. Но мы верим, что ими мог пользоваться Христос.
Мы некоторое время молчим. Я опять чувствую характерное легкое головокружение... Кто мог пользоваться?.. По-моему, монах видит мое состояние, потому что кидает на меня внимательный взгляд, и говорит:
– Вы в порядке?
– Да, – говорю я, – просто впечатления… Очень сильные, very strong.
– Да, – говорит монах и кивает, – в первый раз это очень сильно действует… Хотите присесть? – Он показывает на лавочку у киоска. – Вы ведь не с экскурсией?.. Мы вас не торопим.
– Нет, – говорю я, – спасибо.
– Куда теперь? Откуда вы сейчас приехали?
– Мы здесь из Назарета. А вообще – путешествуем… Отсюда поедем в Тверию, а потом в Иерусалим.
– Хороший маршрут, – говорит монах. – Ангела-хранителя в дорогу... Из какой вы страны?
– Россия. Москва.
Монах кивает.
– Как дела в России? – спрашивает он после паузы.
– Средние, – говорю я.
Он вопросительно смотрит на меня.
Я поясняю:
– Воюем вот. Сирия, Украина… Да и вообще.
Монах неопределенно кивает:
– Да... – Улыбается: – Вы против?
– Точно не за.
Он задумчиво смотрит на нас:
– Я слышу тут разное об этой войне… Но вы какие-то не такие.
– Не какие?
– Можно подумать, что не русские. – Он смеется: – Извините. Сначала я подумал, что вы испанцы, у нас сегодня было две испанские экскурсии, или французы, пока не услышал, как вы разговариваете.
– Ничего, – говорю я. – Нам это говорят иногда, привыкли. А что, все русские должны быть за войну?
– Нет, конечно… – Монах некоторое время смотрит на меня. – Можно я подарю вам небольшой сувенир? – Он достает несколько открыток, изображающих чудо в Кане Галилейской, протягивает нам: – Возьмите.
Я беру, и мы разглядываем открытку – это репродукция иконы из храма, такие же изображения в виде небольших икон висят в магазинчике на стенах. Письмо современное, икона поделена на две части: слева Иисус и святая Мария за праздничным столом, в центре – жених и невеста. Справа – несколько сосудов, похожих на те, что мы видели в церкви только что, Иисус и святая Мария рядом. Мария улыбается, тогда как на левой части иконы Она и ее Сын суровы. И это удивительно только на первый взгляд; если вы приглядитесь, то увидите, что сидящие за столом смотрят на них – кто вопросительно, кто с откровенной просьбой в глазах.
Отделяет обе сцены одна от другой открытая дверь – это здорово придумал иконописец – с колышущейся, будто от ветра, занавеской. Время, если можно так выразиться, «время действия» иконы – вечер или ночь, но в проеме двери за легкой занавеской – космическая чернота.
Вокруг зданий, на развалинах которых, по-видимому, и построена современная Кана.
«Было бы забавно отправить это кому-нибудь в Москве», – думаю я.
– Не дойдет… – будто читает мои мысли жена.
– Почему не дойдет? – удивляется монах. – Здесь в поселке есть почта, вы можете купить марку и бросить письмо в ящик. Израильская почта работает хорошо, – добавляет он. – И она еще открыта. Будет редкий штемпель – Кана Галилейская.
Я беру открытки, благодарю и покупаю еще несколько: сейчас эти открытки стоят в домах моих друзей в Москве. Потом покупаю деревянную икону с этим же изображением и несколько бутылочек монастырского вина. Бутылочки маленькие, «четвертинки» по 250 граммов, вино в них – темно-темно-красное.
– Решите венчаться – приезжайте к нам, – говорит монах. – Вы ведь не венчаны? Как вас зовут?
Мы называем себя.
Я удивляюсь:
– Откуда вы знаете про венчание?
Монах улыбается:
– Я – отец Азариос. Не знаю, это видно. Я помолюсь за вас, если вы не против.
Мы за.
– Вам надо спешить на почту, – говорит монах, – если вы хотите отправить открытку; к тому же монастырь закрывается, извините. Нам пора на вечернюю молитву.
Я оглядываюсь, мы остались одни на обсаженной пиниями аллее. В открытые ворота видно, как итальянцы садятся в большой автобус с забавным названием – «Jesus tour».
Монах укладывает наши покупки в обычный пакет, протягивает его нам, выходит из лавки и жмет нам руки.
– Главное, разговаривайте друг с другом, – говорит он вдруг, глядя на нас. – И с близкими. И с дальними… Не молчите. Христос же говорил со всеми, правда?.. – Он снова улыбается.
В воротах монастыря я оглядываюсь. Отец Азариос опускает ставни на витринах киоска. Увидев, что я оглянулся, он машет нам…
– Пойдем на почту? – спрашивает жена, когда мы выходим за ворота.
Я пожимаю плечами:
– Давай лучше пройдемся. Дойдем до почты – хорошо, не дойдем – тоже ладно… Из Тверии отправим.
Мы медленно идем вдоль дороги. Мимо нас проносятся автомобили. По обеим сторонам – дома, вывески на арабском и английском (Кана – арабский город), мелькнула одна на иврите, арабское кафе с кальянами (официант делает приглашающие жесты), фруктовая лавка, мини-маркет, почему-то магазин сантехники, опять кафе... На заднем плане покрытые скудной растительностью бело-желтые известковые холмы. Галилея, думаю я.
Минут через пять-семь, дойдя до перекрестка, мы смотрим на синий указатель на английском, арабском и иврите – «Church of wedding», церковь Венчания.
– Католики. Заходим? – вопросительно говорит жена.
Я киваю:
– Почему нет? Надо, вроде бы именно она построена на предполагаемом месте чуда.
Я обращаю внимание на употребленное слово «предполагаемый» и отношу его к самой обычной ревности – наверное, мне хотелось бы, чтобы на месте чуда стоял храм отца Азариоса, но что делать.
Мы поворачиваем в небольшую улочку, как в Назарете, сплошь занятую сувенирными магазинами. Причем в магазинах продается все, не только игрушки в виде маленьких водоносных сосудов и античных амфор, иконы или крестики, но и сумки, платки, брючные ремни, открытки, постеры, майки и даже джинсы. Снова странно думать, что ты идешь по земле Евангелия, что именно об этом маленьком городке говорит евангелист Иоанн и именно это место отражено в росписях и витражах тысяч христианских храмов за многие и многие километры отсюда.
– Еще в Назарете хотела спросить: Он ведь изгнал торговцев из храма? – вдруг говорит жена.
– Из храма, но не с ближайших улиц, – бормочу я и вдруг говорю: – А это так и должно.
– Что «так и должно»?
– Чтобы вот так и было все вокруг. Шум, суета, толкотня... Он ведь к людям пришел, не к ангелам. А люди живут именно так: прости за банальность – в шуме-гаме и суетливом добывании хлеба насущного.
Я подхожу к одному из столиков с товарами.
Маленькие, два размера, примерно пять и десять сантиметров, сувениры – водоносные сосуды из плохо обожженной глины, деревянные крестики (такие же мы видели в Назарете и еще увидим в Иерусалиме), открытки с видами Каны и Назарета, почему-то ковбойские шляпы, платки и туристические карты.
Чернобородый араб с сомнением смотрит на нас, но все же говорит, что сделает большую скидку, если мы купим что-нибудь. Я верчу в руках один из сувениров, маленький водоносный сосуд, потом кладу его на место, качаю головой.
Продавец недовольно поправляет положенную мной игрушку.
Францисканский храм Венчания построен в самом начале ХХ века, на месте разрушенной во время мусульманского завоевания византийской церкви VI века, по церковному преданию, возведенной прямо на месте чуда в Кане. Храм похож на своих собратьев в любой католической стране Европы (что неудивительно, архитектор был австрийцем из Зальцбурга): две колокольни, Дева Мария и два ангела на фронтоне, с улицы к дверям ведут широкие каменные ступени. Поднявшись, вы входите в средних размеров неф с поперечными рядами скамей, впереди – алтарь, за алтарем большая икона «Чудо в Кане».
Икона, по-видимому, написана примерно в одно время с постройкой храма – то есть это больше живопись, чем икона в традиционном понимании этого слова; за спинами верующих небольшой орган. В храме многолюдно: во время нашего прихода это были в основном японцы и, по-моему, корейцы, то и дело вспыхивают вспышки фотоаппаратов, слышна непривычная европейскому уху, полная высоких тонов и гласных речь... Храм Венчания устроен достаточно традиционно: в нем есть молитвенный зал, а есть нижний этаж, на котором находятся такие же, как и в церкви Святого Георгия, каменные водоносные сосуды, только сосудов этих больше, и так же, как в базилике Благовещения в Назарете, они стоят посреди застекленных раскопок пещерного жилища евреев I века нашей эры. «Возможно, – думаю я, – на этом месте была та самая свадьба, но скорее всего тот дом, как всегда, стоял где-то рядом».
Некоторое время мы смотрим на сосуды вместе с другими туристами, жена фотографирует их, потом поднимаемся наверх. И то ли лимит религиозных чувств на сегодняшний день исчерпан, то ли на меня действует, что храм католический и энергетика в нем немного другая, но когда, уходя из крипты, мы крестимся на сосуды и на крипту вообще, я чувствую, что рука моя двигается будто механически, мое знамение словно повисает в пустоте.
Я жалуюсь на это жене. Она поднимает брови.
– В крипте – копии, – говорит она чуть погодя, водя пальцем по экрану всезнающего телефона. – Оригиналы, найденные при строительстве, давно вывезены в Германию. Но я узнала об этом только что, и твои чувства – наверняка самовнушение, дорогой.
Выйдя на улицу, я смотрю на храм Венчания: темнеет, и подсвеченные прожекторами фигуры Девы Марии и ангелов отчетливо видны на фоне темно-синего вечернего неба. Двери храма распахнуты настежь, и в ярко освещенной внутренности бродит народ. Копия или не копия, вода превратилась в вино и разговор, пересказанный евангелистом Иоанном, были где-то здесь, неподалеку. «…То, что совершил Иисус в Кане, положило начало Его чудесным знакам. Этим Он явил свою Славу, и ученики поверили в Него», – вспоминаю я («Евангелие от Иоанна», глава 2, стих 11. – Прим. авт.).
– Один метрет – около сорока литров. Шесть сосудов по два или три метрета – это около пятисот литров минимум, – вдруг говорит жена и показывает мне телефон. – Пятьсот литров вина!..
– Ты уверена?
– На, посмотри. Это же была деревенская свадьба, наверное, двести человек гостей – в деревне, да еще на юге, по-другому не бывает. Меньше чем по два литра на человека превращать просто неудобно.
Я смотрю: все точно. Пятьсот литров минимум. А может быть, даже семьсот... «Он подарил им цистерну хорошего вина, – думаю я ошарашенно, – ничего себе, как тут не поверить!..»
Но издатели и редакторы Библии, даже самой современной, пишут античные меры весов без всяких сносок. Почему? Боятся, что мы – не поверим?.. Я в растерянности. На иконах всегда присутствует человек восемь, десять, и у них такие спокойные лица. Мне всегда казалось, что Он подарил им ящик вина, или два от силы. Но то иконы, там так должно быть… А на деле, похоже, это было шумно, весело, многолюдно и пьяно – как на настоящей еврейской свадьбе. Если бы я не знал, что «Хава Нагила» написана много-много позже, я бы ее запел. Надеюсь, многие прохожие на этой галилейской улице меня бы поняли и не удивились…
комментарии(0)