Татьяна Резвых Л.А. Тихомиров. Тени прошлого. - М.: Издательство журнала "Москва", 2000, 719 с.
ИСТОРИЯ Льва Тихомирова останавливает на себе взгляд всех, кто знакомится с перипетиями общественной мысли в России. Теоретик народничества, член Исполнительного комитета "Народной воли", проходивший по знаменитому "делу 193-х", затем фактически соучастник цареубийства 1 марта 1881 года стал верным слугой престола, автором важнейших монархических трудов, редактором и издателем "Монархических ведомостей". Вслед за Катковым, Победоносцевым и Леонтьевым он воскрешал монархизм при Александре III. В отличие от множества заурядных шпионов, перебежчиков, авантюристов, ради денег и власти метавшихся от охранки к Исполнительному комитету и обратно, Тихомиров испытал длительную и ценностную трансформацию от атеизма и народовольчества к православию и консерватизму.
Читая его мемуары, вновь убеждаешься, что среди людей его поколения было немного осмысленных сторонников самодержавной идеи. Послушные чиновники - не в счет. Для минимальной реабилитации идеи монархии в России потребовались отречение и гибель царя. Тогда появились студенты и гимназисты, подобные известному Роману Гулю. Тихомировское же поколение в своей массе сохранило народнические идеалы до конца. В 1918 году "властители дум" Короленко и Кропоткин все еще думали, что из революции что-нибудь выйдет хорошее, и безуспешно просили Ленина прекратить террор. Их современник Лев Тихомиров написал брошюру "Почему я перестал быть революционером" еще в 1888 году. Его воспоминания "Тени прошлого", начатые в 1918 году, лучше многих других помогают ответить на вопрос: в чем корни революционного движения, этого "хиппизма XIX века"?
Но "Тени прошлого" - это не только политика. Замечательно, что в его мемуарах раскрывается подлинный писательский талант, умение видеть. История тихомировской семьи была обычна для того времени: отец - офицер, военный врач, участник многих кампаний; жена и дети, следовавшие за ним из форта в форт, испытывая все тяготы многолетней Кавказской войны. В 1864 году, как раз в разгар лихорадочных александровских реформ, Льву пришло время поступать в гимназию. В керченской гимназии (где, кстати, учился и Андрей Желябов), как и в других, незаметно истреблялись всякие следы детской религиозной веры. Тихомирова на всю жизнь потряс эпизод с мальчиком, ради забавы выплюнувшим Святое причастие. С изумлением читаешь о том, что система школьного образования, несмотря на ухищрения целой череды министров просвещения по внедрению древних языков и сокращению естественных наук, методично поставляла в университеты циничных Базаровых. Бюхнер, Фогт и Молешотт сводили с ума своим вульгарным, но "реалистическим", материализмом, Фурье - размахом своих полубезумных утопических планов. Гимназическое ученье было скучно, преподавателям нечего было противопоставить этим покорителям юношеских сердец. Молодежь приветствовала лишь то, что помогало отрясти прах старого мира и самому "по своей глупой воле пожить". "И мы выбирали своими учителями и пророками тех, кто манил к этой соблазнительной мечте, отбрасывали с пренебрежением тех, кто доказывал ее невозможность и иллюзорность".
После гимназии настало время университета. Факультет Тихомиров, конечно, выбрал по тогдашней нигилистической моде медицинский. Но наука давала лишь пищу для ума и деятельность для рук, сердце же оставалось пусто. Вероятно, это было одно из первых поколений скучающих студентов. "Веры в Бога не было... Ясной общей философии не было... Жили неизвестно для чего. Кончишь курс, а потом? Ну служба, ну женишься, детей будешь растить... А народ-то был молодой, и если головы молчали, то чувство еще не успело в нем потухнуть". И началось: кружки самообразования, подпольная литература, хождение в рабочие... Тихомировскому резанью лягушек пришел конец. Он с головой ушел в кружковую деятельность, "завел сношения с рабочими". Постепенно его квартира стала перевалочным пунктом для приезжавших из Петербурга членов известного кружка Чайковского. А потом студент Московского университета и сам вырос в крупного народовольческого лидера, знатока социалистической теории.
Читая мемуары, понимаешь: крах "Народной воли" был предопределен. Уже 70-е, счастливые годы "хождения в народ", казались автору началом конца. Мир революционеров все больше напоминал гремучую смесь Венички Ерофеева с Некрасовым - сонм непьющих "только одного керосина" борцов-мучеников за народ. Тут не то что делать революцию, тут хоть бы до Петушков добраться. 70-е плавно и неизбежно перешли в 80-е. Оторванные от своих сословий, вечно в бегах или в эмиграции, "светлые личности" внутренне опустошались, зачастую пускаясь на предательство или пуская себе пулю в лоб. Самые захватывающие страницы истории народнического и эсеровского движений занимают именно подвиги знаменитых предателей: Клеточникова, Дегаева, Азефа, Богрова. Ограниченные интересами своих узких групп, народники не могли договориться даже друг с другом и годами грызлись в эмигрантских журналах. "Соборность" на словах и отрицательный, индивидуалистический пафос на деле обрекали на поражение. Это было поражение всей русской интеллигенции, даже консервативно настроенной. Апологет византинизма и славянства - Леонтьев - был индивидуалистом и ницшеанцем. Победоносцев своей политикой, да и одним своим видом убивал всякую любовь к национальной идее и к монархии. Нигилистическая интеллигенция и вскормившая ее дворянская культура как-то незаметно разрушали и собственную почву, и на другую отказывались вступить. Тихомиров пишет об одном современнике: "Все дала ему судьба: огромные способности, прекрасное образование, благородное сердце, общественное положение, богатство... Но он умел только все разрушать, за что ни брался, - и тогда, когда хотел созидать, и тогда, когда хотел разрушать... Что же недоставало ему?.. Это наш "общеинтеллигентский" вопрос".
