Владимир Савченко Александр Твардовский. "Я в свою ходил атаку┘" Дневники. Письма 1941-1945. - М.: Вагриус, 2005, 392 с.
Это книга о том, как в нечеловеческих условиях войны создавался один из величайших поэтических шедевров ХХ столетия - поэма "Василий Теркин". Совершенно справедливо сам Твардовский называл "Теркина" своим "подвигом на войне".
С первых дней войны и до самых последних победных находился поэт на фронте, работая во фронтовых газетах, сначала в газете Юго-Западного фронта "Красная Армия", затем в газете Западного (позднее 3-го Белорусского) фронта "Красноармейская правда". Его первыми фронтовыми впечатлениями были жуткие картины отступления Красной Армии под ударами немецких войск, сдача Киева, следом за ним Харькова. Под стать этим общим неудачам его первая командировка в войска, на передовую, не задалась. Посланный редактором газеты под Канев, где проходила передняя линия обороны, с заданием написать о Днепровской флотилии, Твардовский вернулся в редакцию без материала: потрясенный разгромом флотилии, чуть было не погибший под непрерывными бомбежками, не смог написать ни строчки. Конечно, он тут же "исправился". "В первой поездке я с непривычки┘ немного опешил и вернулся без единой строчки материала, - писал он жене пару месяцев спустя. - Ты, конечно, понимаешь, что раз я не нашел материала, значит, его действительно нельзя было собрать, но на языке военного это было невыполнение боевого задания. Сразу же я поехал в новую поездку и возвратился с богатым материалом. С тех пор езжу и пишу благополучно┘"
Обязанный давать материал в каждый номер, он пишет много - стихи, очерки, фельетоны, на редакционных совещаниях его работа "неизменно получает лучшую оценку". Ездит он на передовую часто, даже когда нет острой нужды в материале. Ему не дает покоя мысль, оправданно ли его пребывание на фронте в качестве корреспондента, не больше ли пользы было бы от него, служи он с оружием в руках - "в полку, батальоне, роте". Не без иронии описывает он поездки военкоров на фронт: "Мы живем по обочинам войны. Мы быстренько подъезжаем к тем ямкам и окопчикам, в которых сидят воюющие люди, быстренько расспрашиваем их, прислушиваясь к канонаде и невольно пригибая голову, когда свистит мина. А потом, провожаемые незабываемыми взглядами этих людей, убираемся восвояси┘"
В первые, самые тяжелые летние месяцы войны некогда было особенно задумываться о качестве поставляемых в газету материалов. Но уже в конце лета 1941 года Твардовский болезненно ощущает неудовлетворенность тем, что печатается, что сам печатает в газете. "Я томлюсь иногда, что грозное величие происходящего не могу взять в соответствующие слова", - признается он в письме жене, посланном 26 августа с оказией.
Требовательный к себе, к своему призванию поэта, Твардовский боится потерять в газетной гонке "контроль" над словом, "исписаться". Между тем он становится "известным в армии поэтом", на фронте скоро заметили и оценили его поэтические публикации. Бойцы в письмах просят новых его стихов, новых встреч на передовой, где он "при случае" выступает со своими стихами. "Я известен здесь, даже любим┘ Хочется писать теперь уже что-нибудь совсем хорошее┘" - сообщает он в другом письме жене, в самом конце 1941 года.
Желание писать по-другому, не так, как от него требуют ("от меня хотят календарно-кампанейских всплесков поэзии"), усиливается по мере того, как выравнивается положение на фронте ("настроение зависимо от хода дел на фронте"). "После некоторого кризиса я опомнился┘ - пишет Твардовский жене 18 апреля 1942 года, - и решил, что больше плохих стихов я писать не буду, - делайте со мной, что хотите┘ Война всерьез, поэзия должна быть всерьез".
Он решает вернуться к начатой им еще весной 1941 года, во время финской кампании, поэме "Василий Теркин". Найденный им тогда тон, удачно схваченные черты главного героя, сам замысел показать простого человека на войне таким, каков он в реальной жизни, без плакатного глянца, как нельзя более подходили для условий Отечественной войны. Осмысливая увиденное и пережитое в трагические периоды первого года войны, Твардовский с особой остротой осознает роль и значение на войне рядового солдата, - не вожди, не полководцы остановили под Москвой зимой 1941 года победоносные немецкие армии, перелом в войне произошел благодаря стойкости "окопных людей".
Первые главы нового варианта поэмы печатались в августе-сентябре 1942 года в "Красноармейской правде". Правдивое поэтическое повествование о российском "труженике-солдате", о том, как он воюет, что думает о войне, о жизни, тут же отозвалось многочисленными благодарными откликами с фронта. В письмах, во время встреч с поэтом на передовой бойцы признавались, что никогда еще через печать с ними не говорили так доверительно, откровенно, никогда печатное слово так не задевало их души, не согревало их. Они требовали продолжения поэмы.
Следить за тем, как создавалась эта книга, и увлекательно, и поучительно. Из месяца в месяц, вплоть до конца войны, печатал Твардовский в газете главы из поэмы по мере их написания. Печатались они рядом с другими материалами военкора Твардовского, которого никто не освобождал от обычной заказной газетной работы. Но основной своей работой поэт считал "Василия Теркина" и настойчиво требовал такого же отношения к поэме со стороны начальства. Не всегда этого удавалось добиться. Возникали конфликты с редактором газеты, который задерживал порой публикацию очередных глав поэмы, не уверенный в том, как отнесутся к ним в "верхах", пытался вычеркивать не строки - страницы, казавшиеся ему сомнительными в идеологическом плане. "Самая большая моя провинность, что я "без ведома" и "указаний" пишу эту книгу", - объяснял Твардовский свои служебные неприятности в письме жене 18 декабря 1942 года.
"С "Теркиным" у меня по-прежнему радости мешаются с огорчениями┘ Тупость и зловредная недоброжелательность чиновников окачивают меня как холодной водой┘" "Днями я получил новую порцию огорчений в связи с "указаниями" по моей книге. Три дня ходил как больной┘" (из писем уже 1943 года). "На Теркина пала тень неизвестного, но столь авторитетного осуждения, что он был вдруг запрещен к передаче по радио, вычеркнут из плана издания в Воениздате, и журналы, обращаясь ко мне за стихами, стали просить "что-нибудь не из Теркина", - вынужден был обратиться Твардовский в декабре 1943 года к секретарю ЦК ВКП (б) Г.М. Маленкову за разъяснениями странного отношения к его поэме в высших инстанциях.
"В муках тверд и в горе тверд", он все-таки выдержал эти испытания: проявив свойственные ему смолоду непреклонность и терпение, закончил поэму "Василий Теркин" и отстоял ее издание" (из предисловия, написанного дочерьми поэта Валентиной и Ольгой Твардовскими).
Добавлю, что вчитываясь во фронтовые записи, письма Твардовского, всматриваясь в фотографии молодого поэта (книга богато иллюстрирована), я как бы видел перед собой Твардовского позднейшей поры, 60-х годов миновавшего столетия, когда вот так же проявлял он "непреклонность и терпение", совершая другой свой жизненный подвиг, когда самоотверженно руководил знаменитым "Новым миром". Невольно думалось: судьба сохранила русской культуре великого человека, казалось бы, обреченного в 30-х годах (сын раскулаченного) сгинуть с лица земли, как сгинули в самоубийственной русской междоусобице миллионы других "крепких", нужных стране, "непреклонных и терпеливых".
В кровавых катаклизмах выживают не лучшие. Но, к счастью, не бывает правил без исключения.
