Дмитрий Поспеловский  |
 | |
|
Председатель президиума Верховного совета СССР Шверник и председатель Совета по делам РПЦ Карпов (крайний справа) в Кремле после вручения ордена Патриарху Алексию I. 1960 г. | |
ВОЙНА И ВИДИМОСТЬ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ЦЕРКВИ
В первый же день войны, когда власти растерялись, газеты молчали о начале войны, а Сталин в панике сбежал на свою кунцевскую дачу, митрополит Сергий первый объявил в своей воскресной проповеди, что началась война. Напомним, что нападение 22 июня 1941 года выпало не только на воскресенье, но и на праздник Всех Святых в земле Российской просиявших, включая новомучеников, так что для верующих в этом был и некий мистический момент.
Митрополит Сергий в своей проповеди в тот день призвал православных верующих встать на защиту Родины и велел разослать эту проповедь-призыв по всем тем немногим храмам, что еще действовали, и зачитывать ее с амвонов. Все это было нарушением советских законов, запрещавших Церкви вмешиваться в общественную, а тем более политическую жизнь страны. Однако Сталин, по-видимому, сразу оценил пользу для дела обороны от такой позиции Церкви. И митрополиту Сергию не только не было вынесено какого-либо порицания со стороны советских властей, но, наоборот, его многочисленные патриотические призывы размножались государственными типографиями и разбрасывались с самолетов по ту сторону фронта. Церковь вела активные сборы пожертвований на войну. Получив право на открытие счета в банке на имя Патриархии, последняя как бы де-факто получала статус юридического лица, хотя это нигде не было зафиксировано.
Наконец, Сталин в Кремле встретился с тремя митрополитами 4 сентября 1943 г. Результатом встречи был созыв Собора уже через четверо суток. Почему такая спешка? Очень просто: Сталину нужен был второй фронт, и он надеялся добиться ускорения его открытия на предстоящей Тегеранской конференции. Он понимал, что в демократических государствах многое зависит от общественного мнения. А Черчилль и Рузвельт дали ему понять, что настроить общественное мнение их стран в пользу Советского Союза могут сведения о религиозной свободе в СССР. Не менее важным фактором была Англиканская церковь, руководство которой еще с 1941 г. добивалось у советского правительства разрешения на визит к руководству Русской Православной Церкви. Сталин решил предварить встречу в Тегеране высоким визитом в СССР Англиканской Церкви. А для того чтобы произвести положительное впечатление на англикан, нужны были Патриарх и торжественные богослужения, им возглавляемые. Видимость восстановления Церкви в СССР Сталину нужна была и в связи с начавшимся в 43-м году решительным продвижением Советской армии на запад - в районы, где за время немецкой оккупации было открыто 7,5 тыс. православных храмов.
РЕАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ
Однако реальное положение Церкви было совершенно другим. Из записей генерала-майора КГБ Георгия Карпова, председателя Совета по делам РПЦ при Совете народных комиссаров, не предназначавшихся для публикации, становится ясно, что с самого начала у советского руководства не было и мысли о снятии ограничений на открытие храмов, монастырей и богословских учебных заведений: уже 13 октября 1943 г. Молотов заявил Карпову, что пока открывать храмы не надо, а имеющиеся ходатайства следует отсылать местным властям на их заключение.
Нужно отдать должное - архивы полны требований Карпова к местным уполномоченным не вмешиваться во внутреннюю, собственно литургическую жизнь Церкви. Георгий Карпов, как и его коллега по Совету по делам религиозных культов Полянский, подчеркивает, что одна из задач их Советов - "сохранить нормальные отношения Церкви и государства и улучшить их на пользу Родине". Карпов постоянно критикует местных уполномоченных и местные власти за невыполнение постановлений Совета по делам РПЦ в отношении церквей, принуждение верующих отрабатывать дополнительным трудом право на открытие храма.
Карпов рекомендует перевести уполномоченных на союзный бюджет, чтобы их назначение совершалось облисполкомами совместно с СДРПЦ и только с его одобрения. Очевидно, местные власти ставили уполномоченных Совета ни во что, ибо Карпов в докладе Молотову просил, чтобы ЦК КПСС разослал обкомам и крайкомам письма, утверждающие значимость уполномоченных Совета и о том, чтобы Совет по делам РПЦ был приравнен в конституционном порядке к комитетам при Совете народных комиссаров СССР. На самом деле до конца существования советской власти областные уполномоченные оставались на бюджете облисполкомов. Совсем иное дело районы, бывшие под оккупацией. Тут Молотов рекомендовал, во всяком случае, на первое время, чтобы на посты уполномоченных назначались чекисты.
На епархиально-приходском уровне после возвращения советской власти в места, недавно находившиеся под оккупацией, новая советская религиозная политика вызывала у одних недоумение, у других - надежды.
Совершенно очевидно, что относительно мягкая религиозная политика советского государства - мера временная, диктуемая условиями войны, необходимостью сохранить добрые отношения с западными союзниками и с населением территорий вновь или впервые попадающих под советскую власть. Но если партийные деятели предупреждались о временности такой политики, население об этом не знало. И все внешние проявления обоюдной лояльности между советским правительством и Церковью внушали верующим оптимистические надежды на подлинную нормализацию церковно-государственных отношений и на расширение прав Церкви.
Так, известно, что в марте 1944 г. Карпова посетил 21-летний внучатый племянник драматурга Островского, предлагавший проект создания Союза христианской молодежи, который воспитывал бы молодежь в духе патриотизма, жертвенности и веры, что содействовало бы и нравственному ее воспитанию. По его мнению, во-первых, открытие духовных школ и приток в них учеников свидетельствуют о наличии христианско-верующей молодежи; во-вторых, христианские молодежные союзы существуют во всех западных странах, даже в нацистской Германии; в-третьих, на Западе думают, что в России есть христианские молодежные организации, чему свидетельство - письмо от английского Христианского молодежного движения к (воображаемому) русскому, а в ответ - неловкое молчание с советской стороны
По словам Островского, в среде верующей молодежи бытует мнение, что духовные школы укомплектовываются скрытыми комсомольцами и новые кадры духовенства будут соответствовать такому подбору. Эти мнения широко распространены в среде православной молодежи. Естественно, Карпов отказал в допущении такого союза. Характерен и зловещ комментарий Карпова об Островском: "...производит впечатление физически здорового молодого человека, но в психическом отношении, видимо, с отклонениям от нормы".
Затем Карпова посетил некий 52-летний инженер Шестаков, который предлагал создать религиозно-философское общество. Естественно, Карпов отказал; его комментарий о личности инженера аналогичен выше приведенному: "производит впечатление психически больного человека..." Этот комментарий является предвестником хрущевской и постхрущевской практики отправки верующих в психушки. Получивший марксистское образование, Карпов не мог понять, как интеллигентные люди, выросшие в советских условиях и пережившие ломку и террор 20-30-x гг., могли, с одной стороны, искренне верить в Бога, а с другой - предполагать, что советская уступка Церкви может быть всерьез и надолго.
ОТКРЫТИЕ ЦЕРКВЕЙ ВО ВРЕМЯ ОККУПАЦИИ
Теперь сделаем небольшой обзор жизни Церкви по архивным документам областей, возвращавшихся из-под оккупации под советскую власть. В Белоруссии первым главой Церкви становится бывший обновленец, архиепископ Василий (Ратмиров), тип до того нравственно опустившийся, что спасенный им из тюрьмы и рукоположенный Виталий Боровой, один из архитекторов послевоенной внешней политики Московского Патриархата, долго сомневался в благодатности своего священства.
Вот образец деятельности этого иерарха. 19 января 1945 года он пишет председателю Совета Министров Белоруссии Пономаренко донос на неофициально существовавшие свечные мастерские при отдельных приходах, открытые под немецкой оккупацией и успешно конкурирующие с открытым им епархиальным свечным заводом. Его обращения к партийно-правительственному начальству были полны подобострастья и лести.
Слава Богу, Василий недолго задержался не только в качестве главы Церкви Белоруссии, но и вообще в рядах епископата. Уже в 1947 г. главой Белорусской митрополии стал весьма достойный архиепископ Питирим.
Интересны некоторые детали относительно материального снабжения епископата в эти голодные годы. Напомню, что во время встречи со Сталиным в 1943 г. митрополиты отказались от финансовых дотаций, предлагавшихся Сталиным, но согласились на кремлевский паек по ценам особых распределителей. Из документов видно, что особые пайки полагались и епархиальным архиереям.
Сколь лояльно-преданной ни была официальная политика Церкви, господствующие настроения и симпатии духовенства видны, например, из повторных жалоб в 1947 г. уполномоченному Совета по делам РПЦ кобринского благочинного протоиерея Константина Раину на то, что он был лишен настоятельства в 1945 г. по интригам местного духовенства, и, несмотря на патриаршее назначение, Пинский архиепископ Даниил отказывается принять в клир кафедрального собора якобы за то, что войну он провел в качестве красного партизана.
"Я как партизан противен архиепископу", пишет Раина Патриарху и напоминает, что в августе 1942 г. архиепископ Даниил подписал коллективное послание белорусского епископата Гитлеру. Очевидно, имеется в виду тогдашний белорусский церковный Собор, когда под давлением немцев и белорусских националистов, была провозглашена автокефалия Белорусской Православной Церкви, но с ловкой оговоркой, что автокефалия вступит в силу только после признания ее всеми Поместными Патриархами. В результате она оказалась мертвой буквой.
Реальное подчинение священников советской иерархии проходило не всюду гладко. Этому процессу не способствовало явление упомянутого выше архиепископа Василия. Так, протокол собрания благочинных Гомельской епархии в 1945 г. сообщает о наличии в епархии восьми священников, не признающих Московскую Патриархию, а также многих монахинь, которые совершают требоисполнения. Речь явно идет о катакомбниках крайнего направления, считающих себя чуть ли не святыми, а остальных священников, не имеющими благодати. И собрание постановило "просить уполномоченного СДРПЦ... принять меры к прекращению деятельности вышеупомянутых лиц, как вносящих раздор и смуту в церковную жизнь области, мешающих правильному функционированию приходской жизни". Иными словами, священники просят государственных репрессий против своих собратий! Тот же вышеупомянутый священник-партизан Раина в рапорте архиепископу Василию в марте 1946 г. говорит уже об 11 таких священниках в Гомельской области, курсирующих из села в село. Раине удалось четырех из них уговорить присоединиться к патриархии.
Один из катакомбников был связан с епископом Дмитрием Гдовским, начавшим первый раскол против декларации митрополита Сергия 1927 г., который получил название "Иосифлянского" по имени митрополита Иосифа (Петровых), присоединившегося к этому расколу и возглавившему его. Два других катакомбника из этой группы были рукоположены тоже под немецкой оккупацией епископом Черниговским Панкратием, который исчез сразу после возвращения советской власти. По одним слухам, он был арестован, по другим - умер. Еще об одном упорствующем катакомбном священнике сообщается, что он арестован. Документы умалчивают о судьбе остальных трех или четырех священников.
Итак, в Белоруссии обнаруживается катакомбное духовенство, не признающее Московскую Патриархию, но в отличие от Украины там нет в те годы каких-либо следов автокефалистов.
Что касается Украины, то на территории, вновь занятой Советской армией, к июлю 1944 года обнаружено 94 автокефальных прихода, из них 14 в Днепропетровской области во главе со своим епархиальным управлением обратилось к Хрущеву с ходатайством о легализации с правом богослужения на украинском языке. Им ответили, что Московская Патриархия не запрещает служить по-украински. В сентябре "руководящую тройку" Днепропетровского автокефалистского епархиального управления НКГБ арестовало по обвинению в коллаборационизме с немцами.
Что касается некоторой активизации катакомбников в середине 40-х гг., то она характерна не только для территорий, бывших под оккупацией. Так, например, по сообщениям уполномоченного, среди верующих многие симпатизируют иосифлянскому расколу. Просоветские проповеди назначенного патриархией священника Ильина в Угличе верующие перебивают криками: "Довольно, нам надоело все это слушать!"
В западных областях Белоруссии миряне пытались возродить приходскую жизнь, воссоздавать или возобновлять приходские братства для защиты православия от католичества, где такие братства имеют пятисотлетнюю традицию. Епископ пошел навстречу и послал ходатайство уполномоченному, но, поскольку не было ни одного случая легально действующих церковных братств в послевоенном СССР, ясно, что дальнейшего хода такие прошения не получили.
ЗАКРЫТИЕ ХРАМОВ
Уже в 1945 г. делаются первые попытки властей прижать Церковь. Первые конкретные известия о закрытии храмов в Белоруссии появляются в 1947 г. Одновременно начинается и травля отдельных священников в советской печати, особенно находившихся под немецкой оккупацией. Архиепископ Питирим защищает своих священников, оболганных в печати, посылает протесты, но они в советскую печать не попадают. Храмы, и не только православные, отбираются в основном под предлогом их возвращения довоенным владельцам - колхозам, совхозам, различным клубам, а то и под склады и мастерские. Полянский, председатель Совета по делам религиозных культов, напрасно пытается это оспаривать, утверждая, что по законам 1929 г. храмы являются государственной собственностью и могут лишь сдаваться в аренду тем или иным организациям, а не в собственность, и поэтому продажа храмов колхозам и прочим учреждениям до войны была незаконна, и на этом основании довоенные гражданские пользователи храмов не могут считаться их владельцами.
Что касается потенциала религиозного возрождения России, то его можно вывести из примеров трех областей, пребывавших относительно продолжительное время под оккупацией: Псковской и части Новгородской на северо-западе, где за время оккупации число открытых храмов выросло с 3 до 200, и Курской, где к приходу немцев было всего 2 или, по некоторым источникам, 4 открытых храма, а к 44-му - 282.
202 храма (из коих 6 обновленческих) действовало в 1944 г. в Ростовской области, но тут неясно, сколько было открыто под оккупацией, а сколько действовало до 1942 г. или было открыто после возвращения советской власти. А вот в Тамбовской области, не попадавшей под оккупацию, в 1944 г. было всего 3 открытых храма на всю область, закрытых - 331.
Уполномоченный уже в 1944 г. рекомендует закрыть 40 храмов в Краснодарском крае, хотя верующие ходатайствуют об открытии еще 55 храмов, из этих ходатайств удовлетворено только 6, а 2 направлены в Совет с одобрением местных властей. Уполномоченный спрашивает у Совета разрешения закрывать храмы в районах, где их три или больше и, наоборот, открыть по одному храму в тех 13 районах области, где нет ни одного действующего. Вообще изучение архивов показывает, что даже в самые лучшие для Церкви годы, а именно 1943-1948 гг., удовлетворялись лишь 10% ходатайств верующих об открытии храмов, и то процесс от подачи ходатайства до его исполнения занимал нередко до трех лет.
УЖЕСТОЧЕНИЕ АНТИРЕЛИГИОЗНОЙ ПОЛИТИКИ
В эти годы уполномоченные в какой-то степени еще защищают Церковь от произвола местных советских и партийных властей, и Карпов строго наказывает им не вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви, но понимают он и его подчиненные внутреннюю жизнь Церкви крайне узко. Так, уполномоченные СДРПЦ не считают внутренним делом Церкви проповеди знаменитого хирурга архиепископа Тамбовского Луки (Войно-Ясенецкого), лауреата Сталинской премии по медицине, отсидевшего до войны 11 лет в лагерях и тюрьмах и прошедшего через пытки. Тамбовский уполномоченный в своем доносе Карпову видит антисоветчину в следующих цитатах из проповедей архиепископа-врача: "Пятнадцать лет были закрыты и связаны мои уста... примите мои утешения, мои бедные голодные люди. Вы голодны отсутствием проповеди слова Божия. Храмы наши в пепле, угле и развалинах... свои храмы очищайте от грязи... храмы Божии должны вновь восстановиться и вера засиять новым пламенем".
Еще больше уполномоченный возмущен тем, что Лука принимает обновленцев только через публичное покаяние, при котором кающийся поизносит следующие слова во всеуслышание: "В малодушии своем убоялся я страданий за Христа и избрал путь лукавства и неправды". На тему этой присяги Лука произнес проповедь, подчеркивая гонения, которым подвергались верные Патриарху.
И уж совсем нетерпимо в глазах уполномоченных появление Луки на медицинской конференции в рясе и клобуке. Карпов по этому поводу направляет протест в Министерство здравоохранения. Обвиняют архиепископа и в том, что он дает справки о праве совершать богослужения священникам, не имеющим приходов. В этом случае гнев Карпова удалось укротить тамбовскому благочинному, сообщившему, что ввиду нехватки храмов и зарегистрированных священников, катакомбные православные общины носят в области массовый характер, многие из которых окормляются мирянами. Наличие в селениях священников, готовых к окормлению и регистрации общин, будет способствовать выходу общин из подполья и ликвидации катакомб.
6 июня 1951 г. Карпов пишет Сталину: "Со второй половины 1948 г. все без исключения ходатайства групп верующих об открытии церквей... категорически отклоняются". Одновременно идет все более заметное закрытие храмов на территориях, бывших под оккупацией. Так, общая численность действующих православных храмов в СССР упала с 14,5 тыс. в начале 1949-го до 11,5 тыс.
1 января 1951 г. Карпов в этом письме предлагает некоторую модификацию: закрывать по 200-300 храмов на землях, бывших под оккупацией, одновременно открывая по 20-30 в год в восточных районах СССР.
В том же 1948 г. открылась последняя семинария, Саратовская, после чего все ходатайства и местных архиереев, и Патриарха об открытии дополнительных семинарий и третьей академии в Киеве получили категорический отказ.
1948 г. оказался таким роковым по ряду причин. Во-первых, из-за начала холодной войны и после провала попыток в предыдущие два года экспортировать коммунистическую революцию в Италию, Францию и Грецию. Сталин избрал изоляционистскую политику, при которой поддержка советской внешней политики Церковью уже не имела большого значения. Попытка превратить Московскую Патриархию в своего рода православный Ватикан, созвав межправославную конференцию в Москве в честь 500-летия фактической автокефалии Русской Церкви, не удалась. Судя по архивным документам, замысел этот озвучил впервые Патриарх Алексий в письме Карпову 13 января 1947 г. Предполагалось, что съедутся все патриархи, и конференция получит значение чуть ли не Восьмого вселенско-православного Собора. Но Константинополь напомнил Московской Патриархии, что созывать межправославные форумы - прерогатива Вселенского патриархата. Восточные патриархи на конференцию не явились, прислав только своих представителей. Причем греческие Церкви согласились участвовать только в богослужениях, но не в конференции, которая таким образом превратилась лишь в совещание Церквей стран, находившихся под советской властью. Это убедило Сталина, что Московская Патриархия не имеет для его политики, внутренней или внешней, особого значения. Следовательно, нечего с нею и считаться.
Перемену в политике сразу почувствовало местное партийно-правительственное начальство. Это были люди поколения, которое росло и начинало свои карьеры под лозунгами уничтожения религии как зла, мешающего построению утопии безбожного рая на земле. Оно было смущено и дезориентировано неожиданными переменами в религиозной политике во время войны и сразу после нее.
С первыми намеками на ужесточение антицерковной политики старые кадры воспряли. Идут сообщения в 1949-1953 гг. о произвольных изъятиях у верующих храмов без согласования с Советом.
Так, в Кемеровской области, где на 25 районов было всего 15 православных храмов и молитвенных домов, открытых в 1945-1947 гг. по ходатайствам "значительных групп верующих", местные власти с марта 1949 г. начали запрещать совершать богослужения, неоправданно завышать налоги на духовенство и закрыли 5 молитвенных домов. В другом случае храм был закрыт накануне Пасхи под предлогом его ветхости, хотя построен он был лишь двумя годами раньше и был в отличном состоянии. На протесты Совета ДРПЦ облисполком никак не прореагировал. Престарелый Новосибирский митрополит Варфоломей, бывший узник, в письме Карпову жалуется: "...по произволу местных властей верующие лишены возможности собираться для молитвы в свои храмы... мы, приставленные к этому делу, беспомощны". Он просит Совет принять срочные меры. Карпов жалуется верховному прокурору РСФСР, тот направляет дело в Кемеровскую прокуратуру, которая отвечает, что это юрисдикция облисполкома, а не прокуратуры(?). Председатель облисполкома в письме Маленкову опротестовывает требование Совета открыть храм. В ход идет заезженная фраза из довоенного арсенала, "широкие слои трудящихся" якобы требуют ликвидации храмов, хотя в другом документе говорится о большом количестве шахтерской молодежи, посещающей храмы. В конце концов после вмешательства Агитпропа Карпова был достигнут компромисс: из обоих закрытых властями храмов в Кемерове один власти все же открыли снова, другой остался закрытым.
В соседнем Анжеро-Судженске произошел скандал в связи с тем, что местные власти разрешили общине строить храм в центре города на возвышенности, в результате чего он стал самым высоким и красивым строением города. Общину заставили разобрать уже фактически законченный храм. Компромисс был найден: храм был перенесен за город, где он не заметен.
ВОЗОБНОВЛЕНИЕ МАССОВЫХ ГОНЕНИЙ
Участились сообщения о безобразных издевательствах местных партийных и советских чиновников над верующими и духовенством, вплоть до рукоприкладства. Например, в одном из сел Сумской обл., воспользовавшись отъездом местного священника на другой приход, власти заставили нескольких членов "двадцатки" подписать заявление о выходе из нее, угрожая в противном случае преследованиями. Одни из таких невольных подписантов через год, в 1951 г., сообщил об этом в СДРПЦ, прося заступничества и возобновления служб в храме. Расследование, проведенное Советом, подтвердило акт насилия со стороны местных властей и наличие вновь организованной "двадцатки". Однако Агитпроп Украины произвел собственное "расследование" с противоположным выводом. Так, несмотря на протесты Карпова, церковь открыта не была. В другом случае в Измаильской области местное районное коммунистическое начальство произвольно закрыло храм и подвергло местного священника и группу верующих женщин площадной брани и избиению, требуя со священника дополнительного "налога" - явно себе в карман. Это дело было настолько вопиющим, что вмешательство Карпова все же вернуло верующим храм, хотя наказания коммунистам были минимальны: один был снят с поста и получил партийное взыскание, а другой "за вмешательство в работу церкви заслуживает исключения из КПСС, но, принимая во внимание то, что он является хорошим работником... бюро райкома ограничилось партвзысканием".
Возобновление массовых гонений на религию при Хрущеве возникло не на голом месте. Все шло к тому уже с 1948 г. Некоторая передышка между концом 1954 и 1957 гг. была вызвана борьбой за власть в верхах и отсутствием еще абсолютного хозяина в Кремле после смерти Сталина и до дела так называемой антипартийной группировки в 1957 г., после чего полным хозяином стал Хрущев. Он сразу же возобновил приготовления к антирелигиозному шквалу, обещанному еще партийно-правительственным постановлением 7 июля 1954 г. "О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения".
Но за зловещим хрущевским постановлением от 7 июля последовало постановление от 10 ноября того же года "Об ошибках в проведении научно-атеистический пропаганды среди населения", которое фактически аннулировало предыдущее постановление. Карпов ссылается только на ноябрьское постановление, указывая, что оно игнорируется местными властями, т.е. фактически местными обкомами партии с 1948 по 1954 г., не разрешившими открыть ни одного храма, и только в 55-м году было официально открыто 4 храма на всю страну. Постановление 1 декабря 1944 г., предоставившее право Совету ДРПЦ открывать храмы в ответ на ходатайства многочисленной группы верующих и при отсутствии поблизости действующего храма, не выполнялось, по словам Карпова, уже 8 лет. Неофициально же во многих местах самочинно открываются и действуют православные общины и приходы. Карпов указал на нездоровость такого положения, рост обид верующих на власти и призвал ЦК допустить открытие теперь уже от 40 до 50 церквей в год по РСФСР, что будет соответствовать удовлетворению от 8 до 10% ходатайств. Это даст верующим минимальную отдушину хотя бы в РСФСР, где вопрос стоит особенно остро ввиду того, что на всей территории России находится лишь 21% из официально зарегистрированных православных общин: 2923 действующих храма против 8540 на Украине, например. И тут, в 1956 году, он приводит общее количество действующих православных храмов в СССР. Их было 13 417, т.е. на две тысячи больше, чем указанная им же цифра на 1951 г.! Откуда же взялись эти 2 тыс., если за 1955 г. было открыто, как указывает Карпов, только 4 храма, а в ответ на ходатайство Карпова от 1956 г. об открытии 40-50 храмов в год Агитпроп ответил отказом. Неужели такое количество церквей было открыто стихийно между 51-м и 56-м гг.? Может быть, цифра 11,5 тыс. была Карповым высосана из пальца, чтобы удовлетворить Сталина? Именно 13,5 тыс. постоянно упоминается в архивных документах как отправная точка перед началом в 1959 г. хрущевской кампании массового закрытия церквей.
В заключение следует отдать должное Карпову. Он старался использовать "междуцарствие" 1954-1956 гг. и официальный лозунг о восстановлении "ленинской законности" в пользу укрепления правового положения Церкви. В отличие от Хрущева, который разворачивал свое антирелигиозное наступление под тем же флагом восстановления ленинской законности, обвиняя Сталина в игнорировании этой законности и в отношении религии.
