Мария Мамыко Боец и денди, Эрнст Юнгер никогда не был эстетствующим морализатором, хотя в эстетстве иные критики его и обвиняли, ссылаясь на книгу "Гелиополь".
Приписывать Юнгеру пристрастия к любым политическим концепциям, принявшим вид партий и движений, - дело идеологов, адаптирующих всякое творчество к своим интеллектуальным теориям. Дожив почти до ста трех лет, Эрнст Юнгер сохранял не только здравость мышления, но и способность обнаруживать новые темы в исчерпанных сюжетах. "Счастье для меня - нечто чистое, как бы девственное. Скажем, я завладел кладом - счастливым был бы для меня миг, в который я узнал, что клад полностью мой, хотя я не могу им еще распоряжаться. Это как бы состояние потенциальности счастья, ожидание сбывающейся иллюзии" ("Гелиополь").
В 1982 году Юнгеру присуждают литературную премию Гете. А с 1949 по 1956 г. ему было не только запрещено издавать свои книги, но и вообще публиковаться в Западной Германии. Впрочем, в эти годы "становления демократии" в ФРГ находились под запретом Гегель, Гете, Хайдеггер и вообще все, кто имел отношение к классической немецкой философии.
Для Юнгера характерны рациональная спонтанность, управляемая интуиция. Его формулы, хотя и кристально ясны, но все же неоднозначны. И сколько смыслов открыто в одной только фразе: "Хаотичная мощь восстания уже содержит в себе строгий критерий будущей легитимности" ("Рабочий. Господство и гештальт").
Первая книга Юнгера "В стальных грозах" вышла в 1920 году, это был "литературный" дневник. Он являлся отображением военной реальности.
Натуралистичное живописание смерти - не более чем предлог коснуться самой правдивой реальности человеческой жизни во имя жизни. Позже в "Рабочем" Юнгер скажет, что любая война в сегодняшнем мире имеет эпохальное значение, перекрывающее мучение погибающих тел тогда, когда выходит на планетарный уровень. Локальная национальная война приводит к тому, что "нация находит свои границы в себе самой, и каждый шаг, выводящий ее за эти границы, в высшей степени сомнителен". В этом контексте называть Юнгера почвенником довольно опрометчиво. Во всех своих произведениях он ратует в первую очередь не за идеологизацию общества путем его пропагандистского зомбирования, но за пробуждение сознания, пробуждение народа, не слепо идущего воевать, а осознающего цель своей битвы.
"В начале этого крестового похода разума, к которому призывают народы мира, зачарованные столь прозрачной, столь очевидной догматикой, мы с удивлением видим, как немецкое юношество начинает требовать оружия┘ Если бы пришлось спросить кого-нибудь из них, для чего он идет на поле битвы, то, разумеется, можно было бы рассчитывать лишь на весьма расплывчатый ответ┘ вам, вероятно, дали бы ответ: "За Германию", - и это было тем словом, с которым полки добровольцев шли в атаку.
И все же этого глухого огня, пылавшего за неясную и невидимую Германию, достаточно было для напряжения, которое пронизывало народы дрожью до самых костей. Что было бы в том случае, если бы он обладал направлением, сознанием, гештальтом?" ("Тотальная мобилизация").
Наивно полагать, что "Рабочий" обращен только к немцам.
"┘Битва для воина является событием, которое совершается в высшем порядке" ("Рабочий. Господство и гештальт"). Можно легко привязать эти мысли к фашистской национал-социалистической идеологии, если судить поверхностно. В 1933 году Юнгер заявляет о своей непричастности к идеологической деятельности Третьего рейха. Отводя себе роль зрителя, он наиболее объективно и независимо судит о происходящем. Ему претит набирающее потенциал массовое бессознательное, управляемое бюргером. "И тем не менее опасность всегда налицо; подобно стихии, она вечно пытается прорвать плотины, которыми окружает себя порядок┘ Ибо опасность не только хочет быть причастной к любому порядку, но и является матерью той высшей безопасности, которая никак не будет уделом бюргера. Напротив, идеальное состояние безопасности, к которому устремлен прогресс, состоит в мировом господстве бюргеровского разума, которое призвано не только уменьшить источники опасности, но, в конце концов, привести к их исчезновению┘ Такое положение дел┘ заявляет о себе во всеохватной структуре системы страхования, благодаря которой не только риск во внешней и внутренней политике, но и риск в частной жизни должен быть равномерно распределен и тем самым поставлен под начало разума, - в тех устремлениях, что стараются растворить судьбу в исчислении вероятностей".
Юнгер обращает внимание на то, что в ситуации подобной имплицитной государственной диктатуры не может возникнуть никакое творческое пространство, так как любое искусство стихийно и неизбежно порождает конфликт. Как сказал филолог Абаев, тот, кто изо всех сил держится за эту жизнь, не создаст ничего великого. И потому до сих пор порицают Юнгера, что боятся разрушить систему, навязанную извне, потому что гораздо уютнее видимая предсказуемость и распланированность существования, чем осознанная жизнь. "Мне не раз доводилось видеть подстреленных романтиков. Вокруг гремел бой, бушевали человеческие страсти, а они лежали недвижно, с потухшим взором, и смею сказать, что тайный ход их мыслей и душевные переживания не были мне совсем чужды" ("В стальных грозах").
И это не эстетство, не априорные выводы и философски поверхностные манифесты, какими балуется интеллигентская публика, не видевшая всей правды изнанки мира. Юнгер не просто свидетель всех крупнейших катастроф эпохи, он сам не раз находился в эпицентре событий. Четыре года Первой мировой он проводит в бою на передовых позициях. В "Стальных грозах" перед нами предстает образ далеко не супермена: он испуган, обеспокоен, расстроен, изумлен┘ Все эти человеческие качества Юнгер не стал ретушировать и забывать, они придали его герою черты, близкие простому человеку или смельчаку, в глубине души остающемуся ребенком и простецом.
В эссе "О боли" Юнгер вновь касается темы опасности как барьера преодоления собственной духовной немощи. Он указывает на то, как болезненно современный человек воспринимает всякое страдание. Изобретая этот уютный мирок, продлевающий существование беззаботного "я", атрофированного удобствами и отсутствием чувства опасности, человек в действительности утрачивает смысл своей уже никчемной жизни. "Боль является одним из тех ключей, которые не только подходят к наиболее сокровенным замкам, но и открывают доступ к самому миру. Приближаясь к тем точкам, где человек оказывается способным справиться с болью или превзойти ее, можно обрести доступ к истокам его власти и к той тайне, которая кроется за его господством". С усовершенствованием техники смерть все более безопасна, как секс или безалкогольное пиво. "Нам кажется, что над насекомым, которое движется у наших ног у стеблей растений, точно между стволов дремучего леса, нависла невообразимая угроза. Его короткий путь похож на путь ужасов, по обеим сторонам которого выстроился чудовищный арсенал острых клещей и пастей. И все же путь этот - лишь подобие нашего собственного" ("О боли"). Как созвучны эти мысли "фашиста" Юнгера Писаниям святых отцов Церкви.
На сегодняшний день только три книги Эрнста Юнгера переведены на русский язык. Это количество не создает ощущения недосказанности. Юнгер метафизичен и человечен, ангажирован и отвергнут; он узнал множество вкусов греха и
боли; прожил век и не стал мизантропом; и сказал, что "жить вечно" возможно лишь перед лицом смерти".
