Татьяна Фирсова
Для своего героя Валерий Золотухин сам написал главный диалог. Кадр из фильма «Птицы небесные»
Умер Валерий Золотухин. Сегодня его похоронят в алтайском селе Быстрый Исток.
Новость пронзила. О его болезни стало известно в начале марта. Но все еще теплилась надежда, может, и обойдется. Обошлось же, слава богу, у Любимова, он тоже долго лежал в коме… У Золотухина не обошлось…
Он не верил в наш с ним фильм. Хотя сниматься в моем фильме хотел, хотел и работу, хотел и денег. Да и сколько главных ролей бывает у актеров за шестьдесят? А здесь именно такая, главная. Чтобы получить роль в «Птицах небесных» (этот фильм 2005 года об одиночестве, о диалоге поколений, о поисках пути…) он даже использовал актерские приемчики – вроде случайно зачитал мне письма зрителей, которые получал в театре. Я усмехалась про себя. Он бы и без этих писем получил эту роль. Он был мастер. Он был верующий человек. Он знал, о чем нужно играть.
Но в результат нашей работы он не верил. Кто я была для него? Режиссер-дебютант за 40 лет. Смешно. Разве что из сценаристов. На площадке, правда, прислушивался, очень чутко прислушивался. Я робела делать замечания, говорила ему какие-то слова, вроде как между прочим, после съемок. А он настаивал: поправляйте, поправляйте! Актер не чувствует. Дубль за дублем, он незаметно для себя прибавляет. Я научилась этому только к концу съемок… А он наблюдал. За процессом моего ученичества. За конфликтами в группе. Оставаясь чуть в стороне.
Как-то мы снимали монолог героя Золотухина. Он – бывший директор танкового завода. Круглый год один, без семьи, живет на даче. И рассказывает приблудной девице про свою жизнь. Я написала несколько вариантов этого монолога. На съемку Золотухин пришел со своим. Очень боялся, что я его не приму. А мне понравилось. Да, ответил он, эти слова говорит мне мой сын, я написал о себе. Мы быстро сняли несколько чуть разных дублей…
Потом, через полгода монтажа, на озвучании в тонстудии «Мосфильма» он, как выяснилось, ждал, останется этот монолог в фильме или нет. Мы писали его реплики. Он смотрел на экран, хмурился. Зло шутил в мой адрес: «Вот напишу про вас в своих дневниках, тогда не обижайтесь». Он был там, за стеклом тон-ателье, а я здесь, у звукорежиссерского пульта. И я нажимала кнопку микрофона, чтобы отшутиться ему через динамик. «Пожалуйста, Валерий Сергеевич, главное, фамилию пишите правильно».
На съемках он рассказывал про свои дневники, он их писал, потом публиковал. И сказал великую фразу: «Я то жую, то пишу». Я восхитилась: какая самоирония! Он тут же замолчал. Я засомневалась, а самоирония ли это?
Итак, озвучание. Вот на экране перед ним появляется уже смонтированный монолог героя. Золотухин слушает черновой звук.
Бросает ручку, хлопает сценарием по пульту. Он доволен! Монолог на месте. Кричит: «Теперь понятно, вы все-таки талантливая, Татьяна, талантливая!» Я удивленно улыбаюсь. А как это можно было выбросить, такой монолог? Такой важный? Такой живой? Я его только немного подрезала на свой вкус. Убрала упоминание о Сахарове, о Горбачеве, которых герой Золотухина чуть пинал. Зачем здесь политика? Зачем сиюминутность? Зачем конкретность? О вечном, пусть это будет монолог о вечном, пусть это будет фильм о вечном – как я прожил жизнь. Как я пришел к богу.
Да. В фильме герой Золотухина к богу не приходит. Пока не приходит. А сам Золотухин пришел. Верил. Построил храм. И не говорил об этом. Скромно умалчивал. Я узнала о храме из газет. И тоже из газет, что старший сын его, кстати, выпускник ВГИКа – рукоположен в сан, служит в подмосковном храме.
Премьера. Москва. Дом кино. Сцена. Я у микрофона. Представляю съемочную группу, актеров. Чуть нарушаю неписаные правила, приглашаю к микрофону одного из актеров – Золотухина, народного артиста СССР! Кого же еще?! И началось. Слова про мой талант Золотухин, как выяснилось, благополучно забыл. Стал говорить, что сценарий был с загадкой. А вот фильм… Ну что сказать, режиссер – женщина. К тому же дебют… То, се… В середине его речи я решила, что он заговаривается. Стала его чуть-чуть бедром отодвигать от микрофона. Нет! Он не отодвинулся, стоял насмерть. Текст его я дословно не помню, но смысл был такой. Сценарий был хороший, но за то безобразие, которое вы сейчас увидите, я не отвечаю. Он хотел произнести это вслух – и произнес.
Все, фильм закончился. Поздравления в фойе. Я в тумане, плохо слышу. Банкет после премьеры. Золотухин находит меня и благодарит. Хвалит. Ему понравилось. Жалеет, что давал интервью до просмотра, теперь бы он говорил иначе. Потом он ест, пьет, общается. К Золотухину подходит моя дочь, интересуется, правда ли ему понравился фильм? Он отвечает: «Если бы фильм мне не понравился, меня бы здесь не было». Он говорит чистую правду. Актеры никогда не придут на банкет после премьеры, если фильм их не устроил, если роль их не устроила. И зрители, и критики, в общем-то, тоже не должны нарушать это еще одно неписаное правило. Но нарушают. Хочется тусоваться! Хочется пить и есть на шару! Нарушают! Актеры – нет. Слишком больно.
На следующий день мне звонит Золотухин. Рассказывает, какие слова ему говорили о фильме. О его роли. Мне приятно. Я рассказываю ему, что мне говорили о его роли. Ему приятно.
Потом он везет фильм на Шукшинский фестиваль на Алтае. Возвращается с призом за режиссуру. Вместе с дипломом передает мне на этот раз уже очень-очень лестные слова о фильме. Спрашивает: «Теперь уже надо к вам по имени-отчеству?» Я не принимаю этого знака уважения. Мне хочется корешиться с ним. Я не понимаю тогда, что режиссеры не могут корешиться с актерами. Карабасы-Барабасы не могут корешиться с Буратинами. Жить друг без друга не могут, вечно воюют друг с другом, ненавидят и любят одновременно, но корешиться не могут. Живут в разных плоскостях… Золотухин продолжает называть меня по имени. Я пытаюсь обращаться к нему так же. Пару раз спотыкаюсь. Мы остаемся на прежних позициях – я к нему по отчеству, он ко мне по имени. И это нормально.
Потом были еще разные фестивали. Были призы. Были общие поездки с Золотухиным. Ох, расскажу я как-нибудь об этих фестивалях, ох, расскажу… Чудны дела твои, Господи… А сейчас я все про них вычеркнула. Потому что сейчас не о них. Сейчас про Валерия Сергеевича.
Золотухин звонит мне, помогает, дружит. Он показывает наш фильм на своих творческих вечерах. Он им гордится. Потом проходит время, мы отдаляемся… Я мечтаю снять Золотухина в новой работе. Но в моем следующем фильме для него нет роли. Потом не получается с самой работой. Теперь я его никогда уже не сниму. Никогда. Никогда. Страшное слово…. Мне горько, и я плачу.
А наш с ним фильм, совсем не коммерческий, совсем не прокатный, все-таки прошел по Первому каналу. Не в прайм-тайм. В ночь на Пасху. Потом по Культуре. Он и сейчас живет, наш фильм. Его смотрят. В Интернете. Иногда он мелькает и по ТВ. И я, бывает, очень редко читаю о нем отзывы. Иногда очень лестные. Хвалят фильм. Хвалят Золотухина… Валерий Сергеевич! Молитесь о нас там. Помним. Скорбим. Земля пухом.
