Иван Чувиляев Очень хочется в этом всем увидеть мистику, но, видимо, не получится. Получится другое: точно так же, как нулевые начались со второго «Брата», определив эстетику нового времени, десятые, «некалендарные», начнутся с «Кочегара», тринадцатого фильма Алексея Балабанова, выходу которого в прокат в Москве предшествует ретроспектива режиссера в кинотеатре «Пионер».
В некотором смысле «Кочегар» – фильм в биографии Балабанова исключительный. Это первый, кажется, его фильм, в котором личного ничуть не меньше, чем общественного. И впервые Балабанов решает как будто подвести итог 20 годам своей кинематографической деятельности. В историю про контуженого ветерана Афганистана, Героя Советского Союза, сидящего в кочегарке и печатающего на машинке роман про злого разбойника Хайлака, который жил среди якутов, умещается своеобразная «энциклопедия фильмов Балабанова». Тут есть все его ленты: исполнитель главной роли Михаил Скрябин – Сунька из «Груза-200» и один из персонажей недоснятой «Реки» – в определенный момент надевает парадный китель и идет мстить «плохим людям», преображаясь в чистого Данилу Багрова. Пространство, в котором живут герои – и клаустрофобичная кочегарка, и засыпанный снегом Кронштадт, – отсылает к ранним «Счастливым дням» и «Замку». Естественно, здесь очень много недоснятой из-за трагической гибели исполнительницы главной роли «Реки». Не говоря уже о том, что роли Скрябина в «Реке» и «Кочегаре» явно перекликаются.
Но все-таки «Кочегар» – в большей степени итог не 20 лет его режиссерской деятельности, а 20 лет новейшей истории России. Точно так же свой итог подвели Муратова в «Мелодии для шарманки» и – особенно яростно – Соловьев в «2Ассе2».
При всех отличиях «Кочегара» от прошлых балабановских фильмов и при том, что он их как будто итожит, одно здесь неизменно: теснейшая привязка ко времени. Если кто и ловит пресловутый цайтгайст с завидным упорством и так же успешно – так это Балабанов. Предельно точный и злой диагноз современности, расстановка акцентов – это, если угодно, его культурная функция. Если он не расставит акценты, останется от окружающего ландшафта какая-то каша, шумовой фон.
Можно сказать, что начиная с «Мне не больно» Балабанов ушел из реальности, потерял интерес к сегодняшнему дню и начал копаться в прошлом, расправляясь с иллюзиями о нем. Но, с другой стороны, 90-е в «Кочегаре» – то же самое, что 84-й год в «Грузе-200» и 17-й – в «Морфии». Точно найденный код, верный ключ. Историческая аллюзия. Рифмуются черненковский тухляк и 2007 год, последний из эпохи «тучных» нулевых. В «Кочегаре» же предельно точно резонируют заснеженные улицы и тесные удушливые каптерки 90-х с нынешним безвременьем, началом нового, еще не сформировавшегося даже в зародыше времени.
90-е Балабанова – не «лихие» и не «счастливо-свободные». Это война, в которой неясно, кто чужой, кто свой. Кто хороший, кто плохой. Кто урод, кто человек. Это период трагической ошибки – а Майор оказывается именно в ситуации античного трагического героя, совершившего роковую ошибку, пошедшего на поводу, ошибочно разделившего людей на плохих и хороших. И трагедия разрешается, как любая другая. Добрые и злые вымерли. Сгорели в топках кочегарок. Сгинули на просторах заснеженных полей. Те, кто прозрел, – последние трагические персонажи, такие, как Майор, – сделали себе харакири.
Кажется, впервые (не считая той же «Реки») у Балабанова в кадре не просто присутствует, а активно действует ребенок – отсылка к той же «Мелодии для шарманки». И он единственный из героев остается в живых. Кажется, только затем, чтобы было чьим голосом начитать в эпилоге рассказ Кочегара. Не слишком обнадеживающе, но все-таки.
