Сергей Батюшкин В статье "Чечня: термины и право" (НВО # 2, 2000 г.) авторы Анатолий Усиков и Валерий Яременко ставят проблему однозначности военных терминов, используемых в ходе освещения вооруженного конфликта в Чеченской Республике. Терминология (при полном молчании специалистов) стимулирует появление в лексиконе корреспондентов новомодных понятий, запутывает ситуацию и вводит в заблуждение общественное мнение. За примерами далеко ходить не нужно. Самым ярким образцом является кочующая в последнее время по страницам газет и экранам телевизоров фраза: "удары авиации по населенным пунктам глубинными бомбами". И если читатели и телезрители, далекие от военной терминологии, принимают это на веру без сомнений, то аналитики западных разведок, видимо, просто впадают в шоковое состояние, связанное с появлением в России нового, доселе неизвестного типа авиационных боеприпасов, предназначенных для поражения живой силы.
Казалось бы, нет ничего проще - открыть "Военно-энциклопедический словарь" (настольную книгу корреспондента, берущегося за освещение боевых действий) и выяснить, что глубинная бомба - морской боеприпас для поражения субмарин и других подводных объектов. Так по каким же подводным объектам в г. Грозном наносит удары авиация?
Все изложенное можно было бы отнести к разряду недоразумений, если бы болезнь некомпетентности и подобного поверхностного подхода не стала проникать в круги военных специалистов. И если в кругах непрофессионалов далеко идущих последствий эти разночтения не имеют, то для военнослужащих они просто пагубны.
Военная, так же как и правовая, терминология должна быть конкретна, не допускать расплывчатости, двойного толкования, не вступать в противоречие с уже существующими понятиями и не носить декларативный характер.
Примерами подобного рода деклараций являются фразы типа "оказание интернациональной помощи", "наведение конституционного порядка", которые имеют право на жизнь лишь в политике. Видимо, не зря сама политика трактуется многими так же неопределенно, как "искусство возможного".
К сожалению, с легкой руки СМИ подобного рода термины все чаще стали появляться и в документах, регламентирующих жизнь Вооруженных Сил Российской Федерации.
Причиной является определенная боязнь военного руководства называть вещи своими именами и, таким образом, вступать в противоречие с оценками, даваемыми СМИ. При этом опускаются определение данных понятий с правовой позиции и расхождения в толковании терминов в видах и родах ВС, а также в других силовых ведомствах России. Подобный вакуум немедленно заполняется новомодными идиомами. Видимо, необходимо раз и навсегда признать, что военные термины, проверенные жизнью, не подвержены конъюнктурным соображениям, в отличие от разного рода "оборонительных доктрин", "нового мышления" и других скороспелых выражений, срок жизни которых ограничен временем пребывания на руководящих постах лиц, их употребляющих.
На сегодня самой актуальной стала терминология, относящаяся к вооруженным конфликтам. Следует согласиться с авторами опубликованной статьи в части, касающейся необходимости правовой оценки событий и происходящих процессов. Однако ни в коем случае нельзя допускать смешения терминов, которыми оперируют право и военное дело. Определяющей должна являться профессиональная терминология, которая освещает лишь те стороны (аспекты) объекта (процесса), которые интересуют конкретного специалиста. Наиболее ярким примером неоправданного употребления терминов является определение статуса противоборствующих сторон в Чеченской республике. Каких только определений здесь нет! С одной стороны, "федералы", "силовые ведомства (структуры)", "временная объединенная группировка", с другой - "боевики", "бандформирования", "незаконные вооруженные формирования", "сепаратисты", "террористы" и т.д.
Представляется интересным ответить на вопрос, какую смысловую нагрузку несут эти термины, какие стороны объектов они освещают и насколько важны военному человеку? Так, понятия "боевик" и "террорист" характеризуют принадлежность к боевой организации, "бандформирование" - количественную оценку и формы действий, "незаконное вооруженное формирование" - правовой статус. Перечисленные аспекты совершенно несущественны с точки зрении военного дела и не находят своего отражения ни в одном из документов, которыми непосредственно руководствуются командиры, штабы и войска. В военной терминологии существуют следующие понятия для характеристики противоборствующих сторон - "противник" и "свои войска". Эти термины не только однозначны и понятны для всех видов и родов войск ВС, но и не вступают в противоречие с существующими пунктами боевых приказов и распоряжений.
А такое понятие, как "незаконное вооруженное формирование", несмотря на кажущуюся правовую направленность, неприемлемо даже для специалистов в области права, так как трактуется многосторонне. Каким образом оценить, например, отделение милиции в Чеченской Республике (имеющее штатное вооружение), перешедшее на сторону режима Дудаева? В чем заключается его незаконность: в нарушении присяги или в самом факте наличия штатного оружия? В таком случае, следуя формальной логике, когда штатное оружие осталось бы в комнате для его хранения, милиционеры превратились бы в невооруженное законное формирование. Опираясь на вышеизложенное, необходимо констатировать, что военному человеку освещение такого аспекта противника, как законность, является совершенно излишним.
Так как юридические аспекты применения ВС не являются прерогативой Министерства обороны и Генерального штаба, а больше относятся к сфере компетенции законодательных органов, хотелось бы подробнее остановиться на военных аспектах терминов, излагаемых в статье Усикова и Яременко, их обоснованности и необходимости употребления.
Авторами рассматривается ряд таких терминов, как "антитеррористическая", "контртеррористическая" и "войсковая" операции. Вместе с тем совершенно не рассматривается специальная операция, не определяется ее роль и место по отношению к вышеназванным. Складывается впечатление, что появление этих понятий больше имеет политическую подоплеку, чем профессиональную необходимость, и изобилует большим количеством противоречий.
Попытаемся последовательно ответить на ряд следующих вопросов. Во-первых, чем вызвана необходимость введения новых терминов? На наш взгляд, изменением ситуации в государстве, обострением противоречий, отсутствием национальных документов, законодательно регламентирующих применение ВС в вооруженном конфликте. Появление новых положений в Концепции национальной безопасности Российской Федерации и проекте Военной доктрины Российской Федерации расширило трактовку функционального предназначения ВС и допускает их применение как военной силы для защиты национальной безопасности страны в случаях возникновения угрозы жизни граждан, территориальной целостности страны, а также угрозы насильственного изменения конституционного строя.
Однако изменение функционального предназначения родов войск и видов ВС помимо политической необходимости должно обеспечиваться появлением в их составе новых, предназначенных для выполнения иных функций сил и средств. Даже самый поверхностный анализ показывает, что никаких существенных изменений в составе сил и средств не произошло.
Не только мировая практика, но и наш горький опыт показывает, что эффективность выполнения специализированных задач формированиями, не предназначенными для этого, - не только крайняя, но еще и неэффективная мера. Яркой иллюстрацией ошибочности такого подхода является прямо противоположный опыт ВС США, где для проведения специальных операций создаются силы специальных операций, для ведения психологической борьбы - силы психологической борьбы и т.д.
Попытки, предпринимаемые у нас для разрешения проблем подобного рода, например, создание рот военной полиции, сегодня нереализуемы в силу всем известных финансово-экономических трудностей. Хотя реалии сложившейся в Чеченской Республике обстановки вынуждают нас создавать специальные военно-административные органы (военные комендатуры и комендантские роты), берущие на себя и "полицейские" функции.
Во-вторых. Предлагаемые для войсковой операции определения "антитеррористическая" и "контртеррористическая" просто не могут быть детализированы подчиненным войскам ни Минобороны, ни Генеральным штабом, так как не произошло существенных изменений в формах и способах их применения. Кроме того, никто не задумывается, что приставки анти- и контр- означают одно и то же - противодействие чему-нибудь, кому-нибудь, а разница заключается только в том, что они могут употребляться с разными частями речи.
Из этого следует, что при осуществлении новых функций все в войсках, начиная от командующего объединением и заканчивая солдатом, будут руководствоваться имеющимися наставлениями, уставами и сложившейся практикой.
Возникает вопрос, нуждаются ли ВС в терминах, реализация которых осуществляется имеющимися сипами и средствами, старыми формами и способами согласно положений действующих уставов и наставлений?
Кроме того, определения, изложенные в статье, противоречат по ряду положений таким документам, как "Основы оперативного искусства", боевым уставам и ряду других. Так, "антитеррористическая операция" трактуется следующим образом: "...повседневные мероприятия... совокупность... превентивных... боев, ударов, сражений и маневров, проводимых группировками боеготовых разнородных войск (сил), могут иметь оперативный, реже оперативно-тактический масштаб. Как правило, проводятся силами специального назначения и обеспечиваются мероприятиями морально-психологического, экономического и политического характера".
Достаточно сложно представить себе повседневные мероприятия ВС в форме превентивных сражений. Во всех перечисленных терминах чрезвычайно завышена роль силовых ведомств, что тоже является неоправданным и не вполне корректно определяет их роль в вооруженном конфликте. Как пушки являются последним доводом королей, так в демократическом государстве ВС - исключительный инструмент достижения политических целей. Общеизвестно, что причинами конфликтов еще никогда не являлось вооруженное противостояние, оно является лишь следствием неурегулированности политических, экономических, социальных, религиозных и других проблем, решить которые средствами силовых ведомств невозможно.
Исходя из этого, роль силовых ведомств является лишь вспомогательной и ограничивается узкими рамками вооруженной борьбы, ведущейся с целью создания выгодных условий для решения проблем конфликта. Завышенная роль силовиков и стремление придать им несвойственные функции, а как следствие - постановка перед ними необоснованных целей - приводит к парадоксу: задачи войсками последовательно выполняются (территорией овладели), а цель операции не достигнута.
Складывается впечатление, что рассмотренные термины лишь неудачная и ненужная попытка детализации на ведомственном уровне термина "специальная операция". Как уже отмечалось ранее, такая попытка заранее обречена на неудачу, так как дальнейшее уточнение уровня непосредственных исполнителей доходит до абсурда и вызывает появление словосочетаний типа "новые способы действий мотострелкового батальона в антитеррористической операции".
В-третьих, попытка предусмотреть в термине все возможные варианты действий в наибольшем количестве условий обстановки есть не что иное, как стремление объять необъятное. Примером подобной операции можно считать решение вопроса об участии российского воинского контингента в миротворческой операции в Косово, одной из основных политической целей которой являлось утверждение на международной арене статуса России как полноправного члена международного сообщества. В проведении операции на различных ее этапах привлекались силы и средства МИДа, CBP, Минобороны, причем участие последнего по масштабу привлечения сил ограничилось одним парашютно-десантным батальоном. Несмотря на столь незначительные силы, политическая цель операции была достигнута, а в ходе ее осуществления командиру батальона для совершения марша не потребовалось никакого специального наставления по той простой причине, что поставленная задача не противоречила функциональному предназначению и возможностям подразделения.
Вряд ли лица, принимавшие участие в разработке термина "специальная операция", предусматривали такой вариант ее осуществления. Да это, как показывает жизнь, и не нужно: предугадать все возможные варианты и частные случаи невозможно. Слова Петра I - "не держись устава аки слепой стены" - актуальны и сегодня, но для того, чтобы ими руководствоваться, необходимо, чтобы документы, регламентирующие жизнь и боевое применение войск, не сковывали разумную инициативу, не пытались механически загнать лиц, ими руководствующихся, в узкие рамки.
Поэтому попытки втиснуть действия ВС в рамки новых терминов с единственной целью - придать им определенную законность - были бы хороши только в том случае, если бы они не затрагивали военные аспекты и не противоречили существующему понятийному аппарату. Узкий ведомственный подход к употреблению понятий вызывает их неприятие и непонимание. Он заведомо низкоэффективен. В сегодняшних условиях, с изменением сил и средств, требуется и изменение подходов к разработке терминов.
Результаты оценки терминов "антитеррористическая", "контртеррористическая" и "войсковая" операции не дают отнести их к общегосударственным. Определения, дающиеся для раскрытия их сущности, вызывают сомнения в обоснованности их применения ВС.
Это подтверждается материалами дополнительного протокола II Женевской конвенции, которые гласят, что при действиях войск в вооруженном конфликте в пределах границ государства необходимо введение в действие актов национального законодательства. Вместе с тем отсутствие национальных законодательных актов по вопросу применения войск в вооруженном конфликте затрудняет их применение, ограничивает правовое поле и, несомненно, актуально.
Заслуга Усикова и Яременко несомненна, т.к. они осветили некоторые правовые аспекты проблемы вооруженного конфликта в Чеченской Республике, однако, оперируя в ходе их рассмотрения новыми терминами, они не задумались о том, что вступают в противоречие с существующей терминологией военного дела и требованиями к ней, допустили смешение правовых и военных аспектов рассматриваемого предмета.
С нашей точки зрения, наиболее полно требованиям Концепции национальной безопасности РФ, проекту военной доктрины и других руководящих документов страны будет отвечать такое понятие, как "специальная операция", которая включит в себя совокупность по цели, задачам, месту и времени мер и действий войск (сил), проводимых по единому замыслу и плану.
Для проведения специальной операции согласно проекту Военной доктрины РФ могут создаваться временные объединенные группировки войск (сил) и органы управления ими. Объем и характер принимаемых мер и способов действий для формирований ВС и других войск определяется, исходя из их задач, которые они должны решать в целях обеспечения национальной безопасности России. В такого рода мероприятиях могут принимать участие как все заинтересованные ведомства и структуры, так и их отдельные элементы, а место и роль ведомства определяется целями, задачами и конкретными условиями обстановки. Такая трактовка позволяет руководствоваться существующими ведомственными документами и не влечет за собой внесения в них значительных корректив.
