Станислав Козлов
РЛС Системы предупреждения о ракетном нападении "Воронеж-ДМ" под Калининградом.
Фото Вадима Савицкого
В последнее время в «НВО» был опубликован ряд статей, в которых, базируясь на результатах математического моделирования, делаются весьма серьезные выводы относительно обороноспособности России. Так, директор Центра общественно-политических исследований Владимир Евсеев (см. «НВО» № 31, 2011), ссылаясь на моделирование, проведенное в Институте США и Канады РАН, сообщает, «что стратегическая стабильность сохранится и в случае дальнейшего сокращения СЯС России и США до 1000 «развернутых» боезарядов и 500 стратегических носителей при условии, что количественные рамки ПРО не превысят 100 стратегических ракет-перехватчиков (ПР)».
Примерно такие же соображения содержатся и в статье заместителя директора Института США и Канады РАН Павла Золотарева (см. «НВО» № 36, 2011), но базирующиеся уже на совместных расчетах российских и американских независимых экспертов (возможно, что это те же расчеты, которые использует и Евсеев).
Наконец, выводы главного научного сотрудника Центра международной безопасности Института международной экономики и международных отношений РАН Владимира Дворкина (см. «НВО» № 37, 2011). Он приводит конкретные цифры: для перехвата одной иранской ракеты с простыми средствами противодействия потребуется в среднем пять ПР, а одной российской МБР наземного или морского базирования – 10 ПР типа GBI, не уточняя тип заряда, которыми должны быть оснащены все эти ПР, и диапазоны высот поражения ракет; отсюда он приходит к заключению, что никакая ПРО, включая ЕвроПРО, не окажет влияния на потенциал ядерного сдерживания России, оговариваясь, правда, что угроза может возникнуть в случае массированного наращивания наземных, морских, воздушных и космических рубежей перехвата.
Принципиальный вопрос: насколько использованные модели в состоянии адекватно описывать реальные боевые ситуации и функционирование стоящих на вооружении систем, что позволяет в конечном счете судить о достоверности результатов моделирования? К сожалению, названные статьи ответа на этот вопрос не дают, а ссылка на то, что моделирование проведено совместно российскими и американскими независимыми экспертами, не убедительна. Мы попытаемся оценить приведенные выше результаты, основываясь на общих принципах разработки подобного рода моделей, публиковавшихся в отечественной и зарубежной научной печати (см., например, коллективный труд «Щит России. Системы противоракетной обороны». Изд. МГТУ им. Н.Э.Баумана. 2009), а также на собственном опыте участия в создании моделей радиолокационных средств ПРО и системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН).
НЕЯДЕРНЫЙ СТАТУС СИСТЕМ ПРО
Моделирование сложных систем вооружения, к которым, безусловно, относятся СЯС, ПРО, СПРН, системы контроля космического пространства (СККП) и противокосмической обороны (ПКО), как в СССР (России), так и в США уже более 50 лет интенсивно используется в процессе разработки, испытаниях и оценке конечных характеристик подобных систем. Причина такого положения очевидна и проста – невозможность получения в полном объеме экспериментальных данных в натурных испытаниях, по которым можно было бы судить о соответствии систем тактико-техническим требованиям. В общем случае моделирование развивалось по двум направлениям.
Первое из них – разработка так называемых комплексных испытательных моделирующих стендов (КИМС). На вход системы в реальном масштабе времени подается информация, по которой, собственно, система и должна функционировать. Например, если это загоризонтная РЛС СПРН, то на приемной антенне для частоты, на которой в данный момент работает станция, имитируются характеристики сигналов, якобы отраженных от факела стартующей МБР в зависимости от высоты ее полета. В конечном счете в условиях существующих конкретных помеховой и геофизической обстановок, влияющих на выбор рабочей частоты РЛС, определяются сам факт запуска ракеты и параметры траектории. Данный вид моделирования, очевидно, может использоваться для реально действующих систем, и с помощью него получены впечатляющие результаты, имеющие широкое научное и практическое значение.
Второе направление моделирования – создание аналитических, сугубо теоретических моделей. Естественно, оно применимо к системам любой степени готовности, но обязательно необходимо знание архитектуры системы и ее характеристик. Теоретические модели позволяют оценивать функционирование системы в любых возможных условиях боевого применения. Однако точность результатов моделирования значительно уступает данным, получаемым с помощью КИМСов. Это легко можно понять на примере упомянутой загоризонтной РЛС. Модель в целом должна включать примерно следующие взаимосвязанные подмодели: самой станции; ионосферы в зависимости от высоты, времени суток, солнечной и магнитной активности, геомагнитной широты; распространения радиоволн по заданной трассе; факела ракетных двигателей стартующей БР; взаимодействия радиоволны с факелом; боевых алгоритмов. Как видно, возникает достаточно сложная математическая проблема, и для ее решения необходимо привлекать специалистов из разных областей знаний. Обычно подобного рода задачи решаются с допущениями, что приводит к приближенным результатам моделирования.
Оба вида моделей могут быть детерминированными или статистическими. Предпочтение отдается последним, так как на выходе моделей должны оцениваться вероятностные параметры систем или отдельных их элементов – вероятности обнаружения, наведения, поражения и так далее. Важным и обязательным моментом является отработка моделей по различным экспериментальным данным, даже несмотря на то, что во многих случаях их объем ограничен.
Наиболее неприятным и чрезвычайно сложным этапом создания моделей как КИМС, так и теоретических считается разработка тех частей моделей, которые относятся к возможному противнику, хотя бы просто из-за отсутствия минимально необходимой информации. Например, для отечественной СПРН – недостаток сведений об оптических и радиолокационных характеристиках факела стартующих американских МБР и крылатых ракет различного базирования, для московской системы ПРО – плохое знание возможных сценариев ракетного удара по России, методологии формирования сложной баллистической цели, состава и количества средств преодоления ПРО и многого другого. Аналогичные проблемы стоят и перед американскими разработчиками, что показывает анализ опубликованных моделей ПРО ТВД ТХААД и использования лазерного оружия в ПРО. По этой причине качество моделирования снижается и у нас, и в США.
Результаты расчетов и очень серьезные выводы, которые делают господа Евсеев, Золотарев и Дворкин в своих статьях, приводят к выводу, что по идее они должны базироваться на использовании комплекса взаимосвязанных моделей, относящихся к СПРН США, позиционным районам ПРО на Аляске и в Калифорнии, системе ЕвроПРО, российским СЯС и возможному иранскому ракетно-ядерному потенциалу. Исходя из общих принципов моделирования, изложенных выше, можно уверенно утверждать, что разработка такого комплекса моделей на высоком научном уровне в данное время просто невозможна.
Наиболее яркий пример в этом плане – неопределенность в вопросе о ядерном или неядерном статусе ПРО США наземного и морского базирования. Владимир Дворкин (см. «НВО» № 37, 2011) правильно обратил внимание на давно известное негативное воздействие высотных ядерных взрывов на наземные и космические системы оборонного и гражданского назначения. Но все его рассуждения относятся к московской системе ПРО, созданной по безграмотному решению партийного и государственного руководства СССР в 60–70-е годы. Мы согласны с мнением Сергея Брезкуна, который впервые честно сказал об этом (см. «НВО» № 45, 2011). Существовал и существует целый ряд военно-политических, технических и экологических причин, из-за которых строительство ПРО Москвы было нецелесообразным.
Для американских систем ПРО ситуация принципиально другая. Зоны поражения баллистических целей ПР GВI (позиционные районы на Аляске и в Калифорнии; дальность полета ~4000 км и, возможно, больше, высоты поражения до ~1500 км) будут находиться на значительном расстоянии от территории США, и поэтому влияние высотных взрывов на американские – во всяком случае наземные – системы должно быть заметно меньше.
Если ПР SM-3, которая должна использоваться в ЕвроПРО, станет ядерной, то взрывы на больших высотах будут прежде всего воздействовать на технические средства Европы, включая Россию. Европейские страны НАТО, кажется, не понимают этого. Либо они считают, что ЕвроПРО будет неядерной, либо бездумно следуют в фарватере политики США.
Для России такая позиция, конечно, неприемлема. Неядерный статус любых систем ПРО должен быть закреплен в международным договоре между Россией и США/НАТО с обязательным его контролем с обеих сторон, так как замена на ПР обычной боевой части на ядерную не является сложной технической задачей, а дистанционное обнаружение такой замены весьма проблематично. Представляется, что этот договор будет иметь более важное значение по сравнению с нашим требованием о ненаправленности ЕвроПРО против СЯС РФ. Судя по СМИ, вопрос о неядерном статусе систем ПРО даже не обсуждается на официальных переговорах по ЕвроПРО, а также на различных совместных заседаниях технических (Виктор Литовкин. См. «НВО» № 40, 2011) и военных (Олег Владыкин. См. «НВО» № 46, 2011) экспертов.
ПОД УДАРОМ РОССИЯ И КИТАЙ
Таких вопросов, как использование ядерного оружия в ПРО, к результатам моделирования, озвученным Евсеевым, Золотаревым и Дворкиным, можно сформулировать множество. Например, по системе ЕвроПРО неизвестны: места дислокации РЛС ПРО и их параметры; точные координаты установки ПР SM-3 в шахтном варианте, не говоря уже о морском их базировании; какую из модификаций серии ПР SM-3 будут использовать в системе сейчас и в будущем; функциональные связи между ЕвроПРО и американской СПРН наземного и космического базирования, а также с ПРО ТВД ТХААД и «Пэтриот». А ведь все эти данные должны так или иначе учитываться в модели ЕвроПРО. Обсуждать сценарии использования Ираном своих ракетно-ядерных средств против США/НАТО бессмысленно, так как это пока не более чем домыслы.
Рассмотрение только двух неясных проблем (применение ядерного оружия, ЕвроПРО) уже позволяет поставить под сомнение результаты моделирования. По нашему мнению, оценки количества ПР, необходимых для уничтожения одной отечественной МБР (10 ПР GBI) и иранской (5 ПР SM-3) чрезмерно завышены - примерно в три-четыре раза в первом случае и примерно в четыре-пять раз во втором даже при неядерном статусе американской ПРО наземного и морского базирования, а при ядерном – еще больше. Привлечение американских специалистов к разработке моделей, которое можно только приветствовать, конечно, позволило снять некоторые неопределенности моделирования технических средств США обнаружения, наведения, поражения, однако наверняка не в полном объеме и не с достаточным научным обоснованием, хотя бы по режимным соображениям. Данное обстоятельство относится и к отечественным экспертам. Поэтому наиболее оптимально поручать разработку моделей, проведение расчетов и интерпретацию результатов ученым и инженерам, находящимся, как говорится, внутри проблемы. Но они считаться независимыми уже не могут.
Еще одно замечание, относящееся к оценкам ракетно-ядерного паритета РФ и США и возможности дальнейшего сокращения СЯС обеих стран. Без какого-либо математического моделирования, которое здесь просто не нужно, а научный термин «матмоделирование» используется, по-видимому, для придания материалу большей значимости, можно понять, что даже в «обрезанном» виде (500 МБР, 1000 боевых блоков) отечественные СЯС преодолевают существующие американские системы ПРО, включая ЕвроПРО и ПРО ТВД, но только при невероятном предположении, что первый удар наносит Россия. Но почему не рассматривается более худший сценарий для России, когда первый удар, например, по базам РВСН осуществляют США с помощью ядерных или неядерных БР и крылатых ракет морского базирования (см. статью Александра Храмчихина в «НВО» № 46, 2011) или каким-то другим способом в соответствии с новой концепцией США «быстрого неядерного глобального удара» (Владимир Мухин, Сергей Аксенов. «НВО» № 49, 2011)?
Именно такое развитие событий должны были проанализировать Евсеев и Золотарев прежде, чем обосновывать идею о целесообразности дальнейшего сокращения СЯС ниже уровня, определенного договором о СНВ-3. Вполне вероятно, что данный подход приведет к совершенно другому выводу. Описанный выше сценарий (нанесение первого ядерного или неядерного удара по ракетным базам и другим представляющим угрозу объектам, а затем предотвращение возможного ответного удара с помощью многоэшелонированной системы ПРО) в данный момент лежит в основе геополитической стратегии США.
Под действие этой стратегии в первую очередь попадают Россия и Китай, но отнюдь не Иран и КНДР, не обладающие ракетно-ядерным потенциалом, способным в обозримом будущем серьезно угрожать США и европейским странам НАТО.
ДЛЯ ПЕРЕСМОТРА КОНЦЕПЦИИ ВРЕМЯ НЕ НАСТАЛО
Сравнение результатов моделирования, приводимых г-ном Евсеевым и г-ном Дворкиным, показывает, что они значительно отличаются друг от друга относительно количественного наряда ПР GBI, необходимого для уничтожения одной российской МБР. Первый считает, что даже в уменьшенном составе (500 МБР) отечественные СЯС смогут преодолеть американскую ПРО при условии, что на боевом дежурстве находится не более 100 ПР GBI. Таким образом, если этих ПР будет, например, 250 единиц, то 500 МБР РФ прорвать ПРО США не в состоянии. Отсюда следует, что для поражения одной МБР необходимо всего 0,5 ПР, или одна ПР GBI может уничтожать две МБР. Г-н Дворкин однозначно утверждает, что для поражения одной МБР России требуется 10 ПР GBI. На наш взгляд истина лежит где-то между этими крайними результатами, ближе, все-таки, к оценкам, вытекающим из работы Евсеева.
