Джеймс Шерр
63% палестинцев, поддержавших Махмуда Аббаса, стремятся выбраться из нищеты.
Фото Reuters
Определяющей темой мировой политики в этом году станут не столько конфликты между странами, сколько трансформация в них самих. Мы стоим перед возможностью крупных перемен в характере государств, чья важность огромна, но мощь далеко не так велика. Эти перемены – в том, что касается политических систем, ценностей и устремлений и взглядов на пути развития, – могут больше повлиять на международную систему и баланс сил, чем последние на них.
Однако как отнесутся к этим переменам крупнейшие мировые державы и политические союзы? Смогут ли они приспособиться к этим переменам и управлять ими? Этот вопрос по-прежнему носит решающий характер, а посему геополитика не сходит со сцены.
О том, каковы ставки, говорят выборы в трех местах: в Ираке, Палестине и на Украине.
В Ираке, чей народ еще недавно был попран и теперь находится под оккупацией, могут вынести вердикт, последствия которого отразятся на всем регионе. Если большинство во всех трех основных иракских общинах продемонстрируют решимость проголосовать, это уже само по себе станет радикальным вердиктом. Для повстанцев, использующих любые средства и ухищрения лишь бы сорвать выборы, сам факт голосования будет актом противостояния. А если это участие будет внушительным, это может не только заставить лидеров повстанцев пересмотреть их стратегию, но и поставит под удар их легитимность и вербовочную базу. Оно может также подтолкнуть Сирию и Иран на пересмотр своих интересов и поведения. Кроме того, оно даже способно усилить позиции сторонников перемен в обеих странах.
На это по крайней мере надеются наиболее ярые приверженцы выборов. Это не абсурдные мечтания, хотя они недостаточно учитывают имеющийся опыт. Ведь к повстанческому движению применимы слова, которые произнес Клаузевиц о войне в целом: она может не иметь грамматики, но обладает своим синтаксисом. К несчастью для Соединенных Штатов, этот синтаксис продолжает изменяться. Каждый раз, когда американцы овладевают одним синтаксисом, появляется новый. Каждый раз американцы отвечают так, как они делали до этого: изменяют свою военную тактику и улучшают свою тактическую разведку. Но они действуют так, как будто тактический успех изменит стратегические и политические переменные величины, в то время как наблюдается обратное.
Неудобная переменная величина – антагонизм между суннитами и шиитами, и за этим стоит геополитический феномен Ирана. Администрация Буша не слепа в отношении этих реалий, но она не готова принять мысль, что антагонизм между суннитами и шиитами, а не война между «демократией» и «террором» является важнейшим фактором. А именно этот фактор эксплуатирует «Аль-Каида». Американцам также трудно согласиться с мыслью, что платой за более стабильный Ирак (и в конечном счете передачу власти шиитскому большинству) является более сильный Иран.
Все это не означает, что вместо выбора между добром и злом США сталкиваются с выбором между меньшим из двух зол. По каждому вопросу, кроме вопроса о политической власти, иракские шииты стоят на более умеренных позициях, чем их иранские единоверцы. Со своей стороны, иранцы (отнюдь не являющиеся фанатиками) проявляют здоровое чувство уважения к мощи США и хотят сладить ними, включая достижение договоренности в ущерб «Аль-Каиде» и, возможно, ценой ее ядерной программы. Но для того, чтобы это произошло, Соединенным Штатам надо отставить в сторону идеологию, сосредоточить свое внимание на искусстве возможного и предпринять необходимые шаги. Как только американцы осознают пределы своей мощи, они смогут гораздо лучше опираться на эту огромную мощь. Иракские выборы будут важным событием 2005 года. Более значимым является вопрос о том, что возьмет верх в США – стратегия или идеология.
Привычным представлением всех «здравомыслящих людей» в мире является суждение, что без решения палестинской проблемы невозможно победить в «войне с терроризмом» (то есть в войне с исламским радикализмом). Как в случаях с большинством мантр подобного рода (например, «разоружение»), проблема состоит не в том, что посылка неправильна, а в том, что она не представляет руководства к действию. Ведь если Израиль согласился хотя бы на умеренные требования палестинцев до того, как они изменят свое отношение, то тогда джихадисты всего мира почувствовали бы себя сильнее, а не слабее. Нас обоснованно интересует вопрос, как обеспечить такую динамику перемен, которая была бы одновременно радикальной и взаимной.
Смерть Арафата, палестинские выборы и новое коалиционное правительство Израиля создают предпосылки для подобной динамики. Но каковы условия, чтобы двинуть ее? Здесь геополитические условия представляют меньший интерес и, вероятно, наименее значимы. Большее значение может иметь состояние умов главных игроков.
Теперь с победой на выборах Махмуда Аббаса израильтяне рассчитывают на то, что наконец установится ясность.
Правда, часть проблемы в том, что этого они хотят всегда. Израильская политическая культура всегда процветает на ясности, что не всегда является дипломатической или политической добродетелью. «Порвать с терроризмом» – разве может быть позиция яснее и принципиальней. Однако она не учитывает текучесть, клановость и пропитанную предательством среду арабского мира и палестинского «национального движения». В этом мире маневр является условием выживания, а ясность – дорогой к политической и личной гибели. Часто говорят, что величайшим пороком Арафата было то, что он, будучи в душе революционером, не смог заставить себя заключить мир, хотя Эхуд Барак преподнес ему его на блюде.
По сравнению с подобным примером поведения Махмуд Аббас – подлинный дар небес, но он принадлежит к палестинскому миру, и если не сможет сохранить себя в нем, то не сможет быть партнером и для кого-либо вне его. Его низовая база, то есть те 63% палестинцев, что его поддержали, не связывают своих устремлений с террором или с его прекращением, они стремятся выбраться из нищеты. Что же касается более влиятельных сторонников Аббаса – палестинского истеблишмента, то ему надо противостоять по крайней мере по двум сюжетам: коррупции (не только живучей, но и злостной) и терроризму. В-третьих, он должен выступить против них и по вопросу о поселениях, для израильтян вопросу столь же жизненно важному, что и тема терроризма. Он прекрасно представляет, что Израиль не может демонтировать все свои поселения и при этом избежать ситуации раскола. Получается, что в интересах компромисса Аббас должен пойти против собственной политической культуры, в которой справедливость и компромисс – несовместимые явления и которая во имя справедливости требует, чтобы все оккупированные территории были возвращены независимо ни от чего.
Ныне никто не отрицает связь между людскими страданиями, темами поселений и террора. Разногласия начинаются, когда кто-либо пытается соединить все это. Если правительство Шарона не даст Аббасу пространство для маневра, он не добьется успеха на этом фронте. Если же израильская политэлита не даст Шарону поле для маневра, Израиль в лучшем случае будет в безопасности за своим забором, но в изоляции в регионе. Политики и генералы не могут покончить с террором, они могут только существенно уменьшить его. Если им это удастся, тогда уже сама история завершит дело его прекращения.
Сейчас еще не время для вердикта истории о выборах на Украине. Президент Ющенко избран, чтобы изменить природу, а не просто имидж системы, управлявшей страной в течение последних 14 лет. Для этого ему необходимо одержать верх над когортой темных сил, находчивых и пустивших глубокие корни. В подобных условиях принято считать, что самое опасное время для любой революции – тот момент, когда она только что победила. До перемен в российской внешнеполитической парадигме такая опасность может исходить со стороны российской политики.
Для президента Владимира Путина стратегическое партнерство с Западом и доминирующее влияние в СНГ всегда были двумя измерениями одной и той же политики. Если смотреть через традиционную призму геополитики и призму «зон влияния», то эти измерения как бы взаимно дополняют друг друга. Однако с точки зрения современных европейских ценностей и безопасности они противоречат друг другу, поскольку первое базируется на определении взаимных интересов, а второе на определении национальных интересов, которые, как в советские времена, отличаются от интересов и устремлений других. По состоянию на начало 2005 года эта парадигма продолжает оставаться в целости. Ее дальнейшее сохранение будет не только угрожать отношениям с Украиной, страной, которая экономически, культурно и духовно ближе всех к России, но и осложнять отношения между Россией и Западом.
Несмотря на расхождения в перспективах и интересах, между Россией и Западом вне Евразии сложились широкие рамки взаимопонимания и много конкретных областей сотрудничества. Посмотрим, насколько это взаимопонимание сможет в этом году распространиться и на саму Евразию. Для того чтобы это произошло, обе стороны должны расширить свои стратегические ориентиры. Помимо вопросов самоопределения и самостоятельности на Украине, в Молдове и Закавказье, России самое время осознать, что переход на режим плюрализма в деле транспортировки и сбыта энергии был бы полезен для ее энергосектора, не говоря уже об иностранных капиталовложениях в него. Со своей стороны, Соединенным Штатам стоило бы больше, чем раньше, обеспокоиться тяжелым состоянием восточных регионов России в соединении с еще одним поводом для обеспокоенности – будущим Китая. Как Соединенные Штаты, так и Россия смогли бы много выиграть, если бы совместно занялись этими обеспокоенностями и сделали это так же, как делают это китайцы – тонко и целенаправленно.
В этом отношении Соединенные Штаты связали себе руки как на пространстве Евразии, так и на Дальнем Востоке. Их односторонний упор на «войну против терроризма» стал как бы катарактой, ослабляющей остроту зрения. На протяжении своего первого срока администрация Буша забывала, что сверхдержава по определению имеет много жизненных интересов, а не только один. Это упущение привело к возникновению опасного вакуума не столько в области силы, сколько в сферах стратегии и ожиданий. Выборы на Украине могли бы сыграть роль стимула к восстановлению баланса в американском мышлении. И, хоть это и звучит парадоксально, но в полной мере и позитивно – подтолкнуло бы Россию также научиться смотреть на вещи с точки зрения более широкой перспективы.
