Алексей Богатуров
Все чаще проводятся саммиты и все реже они дают ответы на жгучие вопросы.
Фото Reuters
Ключевой чертой развития международной системы в 2011 году были предкризисные ожидания. В умах профессионалов-предсказателей царил туман. Зарубежные и отечественные специалисты не давали ясного ответа на вопросы о росте или сокращении безработицы. Туманны были и рассуждения о неизбежности второй волны мирового финансового кризиса или возможности ее предупредить. Признаки явно кризисных явлений перемежались периодическими сообщениями о росте занятости и симптомах оживления мировой экономики в ее отдельных отраслевых и региональных сегментах. Реальным фактом международно-политической жизни стал лишь страх перед возможным кризисом и неуверенность в устойчивости мировой ситуации. Смятение умов и дум давало рост протестных настроений во многих странах мира – и развитых, и отстающих в развитии.
Планета в ожидании новых перемен
Социальный спазм, начавшийся в середине 2010 года в «старых странах ЕС» (Германии, Франции, Италии и Великобритании), проявивший себя в ходе ноябрьского антилиберального голосования на выборах в Конгресс США и отозвавшийся декабрьскими выступлениями молодежных группировок в России, не закончился. В 2011 году он перетек в волну антиправительственных движений на Арабском Востоке, который фактически стал сплошной зоной социально-политического брожения от Алжира и Ливии на западе до Сирии и арабо-палестинских частей Израиля на востоке. К середине осени антиправительственные (и даже антикапиталистические) общественные выступления активизировались в странах Южной Европы (прежде всего в Греции) и – совсем уже непредсказанно – в США.
Под давлением общественных возмущений в Соединенных Штатах руководство демократической администрации Барака Обамы рискнуло открыто заявить о намерении повысить налогообложение наиболее благосостоятельных слоев населения, встав на сторону более бедных категорий граждан. Тем самым впервые по крайней мере за 20 лет демократы рискнули сделать ставку на поляризацию настроений избирателей, отходя от тактики завоевания симпатий общественно-политического центра путем привлечения симпатий всех умеренных слоев населения – как либеральной, так и консервативно-патриотической ориентации. Это был разрыв с традицией Билла Клинтона, советники которого в 1990-х годах привыкли твердо верить в то, что в условиях поляризации общественного мнения демократы обычно проигрывают на выборах.
Подъем общественных борений в США, непривычное явление международной жизни, оказывает индуцирующее влияние на политико-психологическую атмосферу в мире в целом, работая на усиление интуитивных ожиданий перемен, характер которых остается непонятным. В мировой интеллектуальной среде отсутствует единый доминирующий проект или хотя бы сколько-нибудь серьезно конкурирующие проекты преобразований мировой системы таким образом, чтобы в нее вернулась стабильность – хотя бы того гегемонического типа, который был характерен для пятнадцатилетия (1991–2006 годы) от распада СССР до начала пробуксовки американских «войн за демократизацию» в Ираке и Афганистане.
Важнейшей деструктивной чертой международной идейно-политической ситуации является осознание исчерпанности освоенной и уже в основном отработанной парадигмы экономического роста западного мира. При этом отсутствует хотя бы теоретически убедительная модель, которая была бы способна обеспечить новый виток поступательного развития мирового хозяйства.
Исчерпанность идей, траекторий и форм – едва ли не ключевая черта международных отношений начала 2010-х годов. Помимо модели экономического роста она характеризует исчерпанность всемирной демократической волны. Начавшись в конце 1980-х годов как естественный политический процесс, в 2000-х годах она приобрела гротескный вид тенденции, грубо форсируемой при помощи военных интервенций Запада или его направленных информационно-политических кампаний в той или иной части мира.
Конечно, нельзя полагать, что в мире не идет интеллектуально-аналитическая проработка вариантов новых стратегий глобального хозяйственного, политического, идейно-культурного и социального развития.
Кризис креативности проявляется в отставании прироста новых плодотворных идей, их относительном дефиците по сравнению со скоростью нарастания экономических, структурных, социальных, технологических и политических перемен.
Эти явления не обходят стороной и российскую действительность. В РФ относительная исчерпанность характеризует тип политического курса, а может быть, и политического управления, который в начале минувшего десятилетия принесла с собой личность Владимира Путина. Целями этой модели была стабилизация политической жизни и предотвращение распада страны. Провозгласив эти цели, президент сравнительно быстро обеспечил себе широкую общественную поддержку, что облегчило выполнение программы национально-государственной консолидации.
Однако с тех пор эта модель не претерпела никаких изменений, а ситуация в России сильно изменилась. Из страны с пустым бюджетом она превратилась в государство с относительно благоприятной финансовой ситуацией. Выросли бюджетные возможности страны и богатство элитных групп.
Но одновременно выросло целое поколение «пасынков Гайдара» – молодых людей детородного возраста, не имеющих доступа к социальным лифтам и, самое главное, в текущих экономических условиях фактически лишенных надежд завести семью. Между тем молодежь стремится не просто жениться и иметь детей. «Завести семью» сегодня подразумевает завести ее вовремя и в соответствии с теми культурно-бытовыми стандартами, которые были усвоены молодежью вследствие знакомства с образом жизни российской элиты и нормами потребления зарубежных сверстников. Нынешний курс власти и тип госустройства, по-прежнему ориентированный на мобилизацию-стабилизацию нации, не позволяет этой группе населения не только обрести социальный лифт, но и просто добиться от государства учета своих требований.
Кризис моделей регулирования отношений
Частью мирового социально-конфликтного контекста являются и США. Ресурсозатратная американская внешнеполитическая стратегия демократизации силой не только способствовала истощению государственного бюджета США и наступлению мировых финансовых потрясений. Она фактически вызвала кризис той модели преимущественно военно-силового регулирования международных отношений, в которой главную роль играли Соединенные Штаты.
Эта модель по-прежнему сохраняет в мире свое значение, но она переживает потенциально значимую трансформацию. Пример ситуации в Ливии показывает, что в мировом военно-силовом регулировании – впервые, вероятно, с середины 1950-х годов – начали играть заметную роль западноевропейские страны: Франция и Великобритания. По-видимому, это означает изменение расстановки сил (скорее политических, чем любых иных) внутри НАТО. Европейские державы, конечно, с ведома и при поощрении Вашингтона, но все же заново осваивают (или, может быть, возвращают себе) амплуа активных силовых игроков мировой политики.
Разумеется, пока нет оснований уверенно судить о том, является ли отмеченный сдвиг принципиальным или он всего лишь отражает специфику ситуации в США и в мире на рубеже 2010 и 2011 годов. Но если активизация военной роли старых членов НАТО выльется в тенденцию, это может означать изменение западноевропейской стратегической культуры (особенно континентальной) в том виде, в котором она сложилась во второй половине ХХ века, с ее более или менее выраженным тяготением к уклонению от применения военной силы и акцентированию «мягкой мощи».
Особую значимость этим переменам может придать ситуация, которая возникла в Европейском союзе в связи с падением доверия к евро и теми серьезными бюджетно-финансовыми трудностями, которые возникли в Евросоюзе из-за просчетов, допущенных общеевропейскими управляющими структурами и правительствами ряда стран ЕС.
Дело не в том, какой ценой удастся удержать Грецию в составе Евросоюза или ей самой сохранить свое членство в нем. Показательна острота полемики, которая возникла вокруг греческих долгов в более развитых государствах Евросоюза. Баталии вокруг Греции фактически стали первой действительно серьезной дискуссией в ЕС по поводу достоинств и недостатков политики безудержного расширения Евросоюза. По сути дела, это расширение было форсированным, и оно не сопровождалось соразмерно интенсивным реформированием системы контроля над финансовой и экономической политикой отдельных государств ЕС. Полемика вокруг Греции – выражение самого серьезного кризиса той конкретной модели европейской интеграции, которую воплощал ЕС с момента его создания в 1992 г.
Россия между Западом и Востоком
Ситуацию неустойчивости в мире дополняет ожидание возобновления полемики между Россией и Западом по поводу характера политического процесса в России. Речь прежде всего идет о «перебросе власти по кругу», о котором открыто говорится внутри нашей страны и за ее пределами. Прогнозируемое охлаждение отношений с Западом в целом в наиболее конкретном смысле может быть связано с разногласиями по контролю над вооружениями, в частности, по проблематике участия или неучастия России в американских планах создания системы ПРО в Европе. Хотя формально этот вопрос обсуждается, фактически шансы согласия по нему остаются невысокими. На ситуации негативно сказывается внутриполитическая ситуация в США, поскольку администрация Обамы уделяет основное внимание предстоящей выборной кампании.
Эта кампания будет для демократов весьма сложной, поскольку неблагоприятная экономическая обстановка автоматически настраивает избирателей против партии, находящейся у власти. В таком положении у администрации Обамы отсутствуют стимулы рисковать на внешнеполитическом направлении, а, как показывает опыт, любые компромиссы с Россией бывают для американских президентов дополнительными испытаниями на прочность позиций. Существует разброс мнений и о том, насколько российский военный истеблишмент может быть готов к компромиссу с США по ПРО.
Сложности отношений с Западом не должны затенять важность слежения за ситуацией на Востоке. Китай и Индия за минувшее десятилетие заметно укрепили позиции в мировой экономике. Ни одна из этих двух держав уже не может рассматриваться как кандидат на роль младших партнеров России. КНР ведет в мировой политике более активную, чем Россия, дипломатическую и экономическую игру. Пекин периодически блокируется с Москвой, но не считает союз с ней императивом. Экономические интересы Китая объективно выталкивают его за рамки партнерства с Россией и делают более заинтересованным в расширении международного сотрудничества – прежде всего за счет включения в него обширного круга развитых стран.
Одновременно в Соединенных Штатах становится более заметной тенденция рассматривать отношения с Россией как производную от отношений с КНР. Эта тенденция пока еще не стала самодовлеющей. Но она вызывает тревогу. Россия не готова к политике лавирования между КНР и США, отчасти потому что такая политика считается принадлежностью малых и средних стран, к числу которых Россия не относится. Вопрос о выработке оптимальной линии поведения в отношении США и Китая приобретает для Москвы более деликатный характер и нуждается в тщательной сценарной проработке.
