Алексей Малашенко
Американцы пока еще продолжают оставаться в Киргизии.
Фото Reuters
С какими внешними вызовами сталкивается Россия в Центральной Азии? Есть три главных вызова – китайский, американский и исламский.
Формально китайский вызов ограничивается финансовым и экономическим проникновением в регион, которое давно превратилось в настоящую экспансию. В 2009 году введен в строй газопровод из Туркменистана через Узбекистан и Казахстан в Синьцзян-Уйгурский район Китая, в том же году в Китай пошла нефть из казахстанского Актобе. Строится трасса Западный Китай – Западная Европа, трансазиатская железная дорога... Китай создает мощные транспортные, энергетические инфраструктуры, которыми он привязывает к себе ЦА, что одновременно обеспечивают ему продвижение в западном направлении, в Европу. Любопытно, что при реализации этих проектов ему удается ограничивать бандитскую постсоветскую коррупцию, что есть еще одно «китайское чудо».
Действия Китая не содержат формального вызова кому бы то ни было. В ЦА их можно уподобить тому, как в доме появляется новый энергичный, богатый постоялец, который постепенно оттесняет ранее обосновавшего здесь жильца.
Россия, отвечая на китайский вызов, во-первых, стремится поддерживать свое влияние через интеграцию: Таможенный союз, Единое экономическое пространство, и грядущий в 2015 году Евразийский союз – тому безусловное свидетельство. Во-вторых, по мере сил она участвует в совместных проектах, против чего Пекин не возражает, поскольку в любых проектах с его участием он всегда будет играть заглавную роль. Неотразимый символ тому – Шанхайская организация сотрудничества.
Экономический вызов России со стороны Китая не является вызовом политическим. Здесь нет и не может быть парадокса. Китай не стремится бросать кому бы то ни было, тем более России, политические вызовы. Он вообще по большому счету «избегает политики». Внешнюю политику Китаю заменяет сам факт его существования – гигантской развивающейся державы, реинкарнация которой по историческим меркам оказалась почти внезапной. Активность Китая в ЦА, по сути, является лишь одним (не самым важным) направлением его глобального вызова, конкурировать с которым никому не под силу.
Американский вызов России в ЦА также является экономическим, но прежде всего он – политический, военно-политический.
В Центрально-Азиатском регионе этот вызов не столь резок, как в Украине и на Южном Кавказе, где США поддерживают антимосковские силы вплоть до оказания военной помощи.
В ЦА, за исключением Киргизии, не сложилось широкой оппозиции, способной прийти на смену авторитарным режимам. Да и киргизские революционеры обязательно стремились засвидетельствовать Москве свою лояльность. Конечно, некоторые оппозиционеры лелеяли осторожную надежду на более весомую поддержку Запада, но надежды эти никак не афишировали. В свою очередь, США, выражая удовлетворение демократизацией Кыргызстана, заняли пассивную позицию, признав здесь особые интересы России (а возможно и Казахстана).
Зато у Кремля есть основания воспринимать как вызов очередной раунд укрепления отношений США с Узбекистаном, Таджикистаном и Туркменистаном, где, ведя весьма вялые разговоры о демократии, правах человека, американцы прикармливают «своих» авторитаристов, обещая им помощь и сотрудничество. Для последних это выглядит как своего рода индульгенция, как гарантия того, что в случае наступления в ЦА арабской весны они могут рассчитывать как минимум на вашингтонский нейтралитет. В этом случае позиция России, главного защитника всеобщей стабильности, волей-неволей обесценивается, если вообще становится востребованной Ташкентом и Душанбе.
Китайский и американский вызовы в какой-то степени аннигилируют друга. Россия на этом пытается играть. Но когда-нибудь это кончится, ибо, как пишет директор Исследовательского центра Шанхайской организации сотрудничества Пан Гуан, ШОС будет контактировать с США, и Китай в ЦА выходит на прямое (помимо России) общение со Штатами. Сейчас – переходный период, но скоро Россия перестанет быть нужной Китаю в такой степени, как сейчас, хотя пиетет к ней на какое-то время останется, что, как и в ЦА, в некотором смысле обусловлено присутствием в политике так называемого советского поколения. Пекинская же «государственная молодежь» имеет смутное представление о «советско-китайской дружбе и никогда не слышала популярной в 1950-е годы песне «Москва–Пекин».
В свою очередь, США не очень опасаются российско-китайской солидарности, и не только в ЦА, но и в остальном мире. Характерно, что, оценивая общую позицию России и Китая в важнейших мировых конфликтах (Иран, Ливия, Сирия), критике со стороны Вашингтона подвергается в основном, если не единственно, Москва.
Безопасность, которая является главным предлогом для широкого трехстороннего взаимодействия в ЦА, воспринимается в каждой столице по-разному. Если отойти от политкорректности и дипломатической демагогии, для Москвы безопасность заключается в сохранении и усилении ее некогда монопольного влияния в регионе, в лояльности ей местных режимов, а также в недопущении и уж как минимум в ограничении деятельности здесь внешних сил. Недавнее решение Организации Договора о коллективной безопасности о том, что размещение на территории государств ее участников военных баз третьих стран допустимо только с общего согласия, – самое прямое тому подтверждение. (В то же время безопасность «по-российски» не подразумевает полное искоренение исламистской радикальной оппозиции, которая, угрожая местным режимам, толкает их на еще более тесный союз с Россией. Реализация в чистом виде российской, в каком-то смысле идеалистической версии безопасности невозможна, что в Москве должны понимать.
Трактовка безопасности в американской политике исходит из консенсуса между тремя главными внешними экторами – Россией, Китаем и США. Несмотря на включение региона в список «американских интересов», с точки зрения приоритетности ЦА уступает Ближнему Востоку, Ирану, Афганистану, хотя афганский конфликт резко повышает ее значение (тем более если исходить из известной концепции «Большой Центральной Азии»). При таком подходе безопасность в регионе зависит от успехов США в Афганистане или, если брать шире, – в АфПаке.
Вывод американских войск из Афганистана повышает востребованность ЦА в американской стратегии, поскольку отныне страны региона – Таджикистан, Кыргызстан, Узбекистан – с сохранением и появлением там американских военных баз становятся «территорией наблюдения» за стабильностью в Афганистане. По мнению эксперта из Берлина Йорга-Дитриха Накмайера, «если США хотят оставаться великой мировой державой, им придется сохранить свое присутствие в Афганистане и Центральной Азии. Если они покинут регион, то это станет начало их конца». Конечно, это высказывание звучит слишком категорично, но, с другой стороны, нельзя не признать и того, что международный авторитет Америки определяется тем, с какими издержками (или обретениями) она выйдет и когда выйдет из афганского кризиса.
Для присутствия американских военных баз в ЦА требуется согласие Китая и России. Пекин на этот счет не проявляет особого беспокойства. Там нечасто комментируют вопросы, связанные с сохранением базы ВВС США в Манасе, вероятность открытия баз в Ханабаде и в Таджикистане. Более того, Пекину в каком-то смысле выгодно американское присутствие, поскольку оно сдерживает активность исламистов как к Центрально-Азиатском регионе, так и в соседним с ним китайском Синцзяне. Собственно говоря, в этом и заключается китайское понимание безопасности, за которую несут ответственность все внешние «экторы», но все-таки в первую очередь Россия и США.
США имеют все основание рассчитывать на имплицитное согласие Китая с их базами, что заодно вносит «диссонанс» в китайско-российские отношения.
Для Москвы американские базы в ЦА (в 2011 году появились слухи о вероятности появление американской базы в Казахстане, которые были быстро опровергнуты) – вопрос крайне болезненный. Ведущиеся среди российского истеблишмента и в СМИ разговоры об окружении России базами звучат примитивно, но то, что наличие баз в регионе снижает ее роль как гаранта безопасности, – несомненно. В общем, речь на самом деле идет об угрозе России, но российскому политическому авторитету.
С другой стороны, в Москве тоже есть понимание, что американские базы в ЦА в известной мере способствуют поддержанию стабильности в регионе хотя бы уже тем, что их присутствие после вывода войск США из Афганистана будет сдерживать амбиции религиозных радикалов.
Еще один внешний вызов – активность в регионе стран мусульманского мира. Одновременно это можно считать и внутренним вызовом, то есть зарождающимся и исходящим изнутри самой ЦА, которая все более исламизируется и где взамен homo sovieticusа вырастает homo islamicus (пусть даже в разных странах он выглядит по-разному). Процесс исламизации – асинхронный, и наиболее ярко он выражен в Таджикистане и Узбекистане. Мусульманский мир способствует этому, всячески поощряя воспитание в исламском духе молодежи, привнося религиозную идеологию и просто давая деньги на создание системы исламского образования, строительство мечетей. ЦА уже давно стала легитимной частью мусульманского мира, что также отдаляет ее от России.
Имманентным аспектом исламизации является распространение религиозного радикализма. Этот вызов также можно рассматривать и как внешний, поскольку на территории ЦА давно ведут свою деятельность международные радикальные организации, и как внутренний, ибо почти во всех странах региона присутствует исламистская оппозиция. Возник международный исламистский интернационал, в котором свою нишу занимают и живущие по соседству российские исламские нонконформисты, все глубже сотрудничающие с единомышленниками из ЦА. Например, на Россию распространила свою деятельность партия «Хизб ут-Тахрир».
Строго говоря, описанное выше не является вызовами, но следствием объективных геополитических сдвигов, в ходе которых Россия вынуждена занимать реактивную, или оборонительную, позицию.
