Александр Князев
Афганская граница остается проблемой для самого Афганистана и его соседей.
Фото со страницы миссии НАТО в Афганистане в Flickr
Сложности внутриафганского политического процесса имеют более чем важное значение для оценок, связанных с безопасностью всего региона. Кабульское правительство и без того не контролировало территорию страны, разразившийся же кризис содержит в себе угрозу еще большей фрагментации Афганистана, что влечет за собой расширение условий для использования афганской территории в широком спектре формирования угроз безопасности – от роста наркопроизводства и наркотрафика до увеличения пространств, контролируемых неафганскими террористическими формированиями.
В Афганистане происходят чрезвычайно непростые процессы, свидетельствующие о качественном изменении ситуации в целом. Главным из них, безусловно, стал общеполитический кризис последних месяцев, обусловленный нелегитимностью кабульской администрации, сформированной по результатам президентских выборов 2014 года.
Утверждение Ашрафа Гани в качестве президента и Абдуллы Абдуллы в качестве главы исполнительной власти в октябре 2014 года не было подкреплено собственно электоральными результатами, а было и остается лишь итогом компромиссных договоренностей двух политиков, никто из которых победы на выборах не одержал. Компромисс устроил внешних акторов афганской политики, всеми извне был признан с соответствующим соблюдением необходимых в подобных случаях формальностей. Но в самом Афганистане на протяжении уже почти двух лет он устраивал лишь двух участников – Ашрафа Гани и Абдуллу Абдуллу, да еще узкий круг получивших в результате посты и должности.
Компромисс между пуштуном Гани и ассоциируемым с таджиками Абдуллой в публичном пространстве оценивался как необходимый в достижении межэтнического согласия в стране между двумя наиболее крупными этническими общинами. Однако реальная межэтническая ситуация намного сложнее, а еще сложнее оттого что ни Гани не является безусловным авторитетом в пуштунской среде, ни Абдулла не является единственным среди лидеров таджиков и тем более всех этнических меньшинств. Ярким примером недееспособности администрации в целом является, например, тот факт, что более полутора лет Ашраф Гани не мог утвердить своего кандидата Мохаммада Станекзая на пост министра обороны, впрочем, вообще с октября 2014 года до нынешнего времени в Афганистане так и нет до конца утвержденного правительства. Уровень контроля над страной, не говоря уже об управлении, все это время катастрофически деградирует, усиливая напряженность и по периметру границ.
В первые дни августа глава исполнительной власти Афганистана Абдулла Абдулла подверг резкой критике политику президента Ашрафа Гани, обвинив его «в нежелании решать важные государственные вопросы». В частности, те самые компромиссные вопросы, которые и привели обоих политиков к власти, но с того же времени требуют и внесения поправок в Конституцию. Заодно Абдулла Абдулла охарактеризовал Гани как человека, неспособного вести конструктивный диалог, а потому и неготового исполнять обязанности руководителя. Ашраф Гани ответил на критику, разразилась полемика, имевшая большой резонанс в афганском обществе. Позиция Абдуллы была мгновенно поддержана «Шуроие Рахборони Джаход» – «Советом командиров джихада», в который входят большинство лидеров партий (в реалиях Афганистана каждая партия – это и военная организация), воевавших с «Талибаном» в 1990-х и даже еще с кабульским режимом и советскими войсками в 1980-х. Каждый из них силен поддержкой определенного региона, и именно они на протяжении почти двух лет актуализировали вопрос о внесении изменений в Конституцию и правовом оформлении действующей де-факто в Кабуле власти.
Получил Абдулла и поддержку преимущественно таджикской партии «Джамиати Исломи», бывшей его главным электоральным ресурсом, от которого он несколько оторвался, возглавив исполнительную власть. Появилась серьезная угроза перехода конфликта из политической, в основном вербальной, плоскости во вполне реальную на грани военной. Эта ситуация была еще и усугублена происходящим около года межэтническим конфликтом, провоцируемым в отношении таджикской «Джамиати Исломи» узбекской партией генерала Абдулрашида Дустума «Джумбеши Милли» при молчаливой поддержке президента страны. Интерес Ашрафа Гани здесь может состоять в ослаблении влияния таджикской партии, и налицо все признаки управляемого межэтнического конфликта.
Еще один межэтнический разлом с явными признаками управляемости наметился в отношении хазарейской общины Афганистана, его ярким проявлением стал теракт 23 июля на площади Дех-Мазанг в Кабуле, когда погибло более 80 человек и более 230 человек было ранено. Все пострадавшие были этническими хазарейцами, и существуют серьезные версии, что со стороны Арга (президентская резиденция в Кабуле) теракт был сознательно допущен. Подобный теракт с этнической и религиозной подоплекой мог иметь целью обострение имеющих глубокую историческую подоплеку противоречий между хазарейцами и пуштунами. Несмотря на то что от теракта пострадали представители движения «Джумбиши Рушнои», не связанные как большинство хазарейской общины с Ираном, его конечной задачей могло быть снижение общественной и политической активности хазарейской общины в целом.
Все это происходит на фоне войны с разнообразными фракциями «Талибана», ассоциированных с ними или действующих автономно неафганскими группировками. Причем уровень интенсивности этой войны все более возрастает. С утверждением в начале лета лидером «Талибана» муллы Хайбатуллы Ахундзада, как и следовало ожидать, произошла заметная радикализация движения: история кадровых ротаций в «Талибане» показывает, что каждый новый лидер, стремясь доказать свое право именоваться «амир аль-муминин», «повелителем правоверных», будет стремиться к военным успехам. Они очевидны: как в регионах традиционного доминирования на юге и на востоке страны, так уже и в северном Афганистане, что еще больше актуализирует региональное измерение афганской проблемы. Резкое снижение централизованного управления «Талибаном» после смерти муллы Ахтара Мансура способствует большей хаотизации военно-политической ситуации в регионе, что, в свою очередь, создает условия для накопления в северных провинциях группировок неафганского происхождения, среди которых важное место занимают выходцы из стран Центральной Азии, России и Китая, нацеленных на взаимодействие с радикальным подпольем в своих собственных странах. Многие из них действуют в координации с пуштунами-талибами, перспективная задача которых, судя по всему, – создать на афганской территории некий уверенно контролируемый анклав, где размещалась бы «кветтинская» («пешаварская») шура (совет), объявившая себя на афганской территории альтернативным правительством.
В качестве одного из таких возможных анклавов рассматривается афганская провинция Бадахшан, неоднократно уже посещавшаяся в последние месяцы членами талибской шуры, при этом активизация «Талибана» в также находящейся у границ Таджикистана афганской провинции Кундуз, как и во многих случаях раньше, играет скорее роль отвлекающего фактора. Любопытно, что в августе и начале сентября прошлого года имевший вполне демонстративный характер захват талибами одноименного провинциального центра вызвал немалый ажиотаж за пределами Афганистана. Нынешняя и более масштабная активность талибов в Кундузе, захваты имеющих важное коммуникационное значение городов Ханабада и Дашти-Арчи, установление контроля почти на 70% территории провинции, талибский блицкриг в соседней также приграничной провинции Тахар прошли скорее незамеченными. Даже после того, как талибами был взорван мост на реке Альчин и блокировано движение на трассе Кундуз–Шерхан-Бандар, соединяющей афганскую территорию с соседним Таджикистаном, а заодно и прервана подача в Афганистан таджикской электроэнергии. МИД России в это время высказывал обеспокоенность действиями талибов в южной провинции Гильменд. Впрочем, Гильменд также рассматривается в «Талибане» как один из плацдармов для объявления себя афганским правительством, только находится географически в большей степени в сфере проблем безопасности для Ирана или Пакистана, а не для Средней Азии, Казахстана и России. Создание в Гильменде талибского правительства было бы важным фактором влияния на ситуацию в Кабуле, но не напрямую для северных провинций.
Еще одним плацдармом, где могло бы находиться альтернативное талибское правительство, рассматривается территория провинции Фарьяб у границы с Туркменией, большинство которой контролируют талибы, несмотря на множество военных инициатив генерала Дустума. В целом за последние месяцы общая ситуация на границе мало изменилась, хотя с туркменской стороны прилагается много усилий для ее стабилизации. В конце июня первый вице-премьер и министр иностранных дел Рашид Мередов посетил афганские провинции Балх, Фарьяб и Джаузджан.
В Ашхабаде пытаются использовать собственный опыт 1990-х годов: содействие развитию приграничных провинций в обмен на лояльную пограничную стабильность. Туркменской стороной были обещаны строительство дорог, поставки электроэнергии в отдельные приграничные уезды, создание квот для обучения афганских студентов в туркменских учебных заведениях. Спорным остается вопрос о действенности всех этих мер, поскольку военные группировки, участвующие в боестолкновениях на туркменской границе, зачастую мало связаны с местными традиционными структурами. Именуя себя «талибами», они во многих случаях не имеют отношения к собственно движению «Талибан», а в отдельных локальных случаях есть, хотя и неуверенные, основания говорить и о вероятной их связи с «Исламским государством» (ИГ – организация, запрещенная в РФ).
ИГ продолжает оставаться наиболее артикулируемой из угроз безопасности в Афганистане с проекциями на Среднюю Азию и Афганистан. Определенный информационный ажиотаж вызвало сообщение о якобы заключенном между ячейками ИГ в Афганистане и «Талибаном» соглашении о перемирии, трансформировавшееся во многих комментариях в соглашение о союзе и взаимодействии. Впрочем, это сообщение было быстро дезавуировано самими талибами. В реальности все происходит так, как и предсказывалось пару лет назад. Нельзя совместить несовмещаемое: ближневосточные конкуренты «Талибана» способны мобилизовать лишь небольшое число местных маргиналов или завезти группы наемников извне. Попытки талибского муллы Расула с группой отрядов слиться с ИГ, жестко пресеченные покойным муллой Ахтаром Мансуром, пока не рискует повторять ни один из серьезных талибских командиров. Да и мотивации для подобных действий немного – между талибами и пришельцами существует слишком много разностей – от простой криминально-экономической конкуренции до религиозных интерпретаций. И это с точки зрения влияния ИГ в регионе пока остается неизменно главным.
