Светлана Кайдаш-Лакшина
Владимир Лакшин.
Двадцать шестого июля исполняется семь лет со дня смерти Владимира Яковлевича Лакшина. За сто сорок дней до этого, 17 марта 1993 года, в "Независимой газете" он напечатал свою известную статью "Россия и русские на своих похоронах". Он начинает ее с известия: слуха, разнесшегося по Москве... о собственной смерти.
"Есть, однако, теория, по какой самый праздный, нелепый слух не бывает случайным", - пишет Владимир Яковлевич и продолжает: "Читая последние месяцы газеты и журналы, я слышу то отдаленнее, то громче, но непрерывно слышу погребальный звон. Это хоронят не меня, не кого-то одного из нас, а всех скопом. Как будто уже вырыта огромная братская могила и поют отходную тому, что многим людям, и мне в том числе, было более всего дорого: русской истории, народу, интеллигенции, культуре". Он сетует, что само слово "русский" исчезло из "демократической и либеральной печати: его стараются избегать, заменяя в необходимых случаях словом "российский".
"Огромный народ, искони говорящий на русском языке, имеющий свою историю и культуру, свой "этнос", куда он исчез?"
С иронией замечает, что англичане не прозывают себя "мы великобританцы", а американцы никогда не говорят: "мы - "соединенно-штатцы". И уже во всех бедах винят все русскую культуру - от Пушкина до Чехова - и сам русский народ. "Наши большевики 1917 года - дети разных народов... Среди идеологов и вождей большевизма русские не оказались в большинстве", - пишет Владимир Яковлевич, глубоко уважавший и почитавший и другие культуры, и другие земли, и народы.
Он любил Литву. Бывал там и оставил стихи, в которых проявился и его дар предчувствия надвигающейся беды, потоков несчастья, уносящих жизнь и мир.
Вскоре после того как они были написаны, на Куршскую косу обрушился ураган: она едва не была смыта морем.
Стихи написаны в 1983 году.
ТРЕТЬЯ НИДА
С.Л.
Смол янтарных дух медовый,
Сосен сумрак молодой.
Дюны брошены подковой
Между той и той водой.
Пришлецы, солдаты, гости
Повидали этот край,
Курш последний на погосте,
Кто наследует твой рай?
Чьи тут внуки народятся?
Чьи деревья и трава?
И кому судьба остаться? -
Это ведала Литва.
Присягнув чужой печали,
Принимаешь, как свое,
Все цветенье этой дали,
Краткий, сладкий яд ее.
II
В день июльский, безмятежный,
В час рассветный, молодой
Созерцаю южный, нежный
Профиль Ниды над водой:
Черепицу крыш меж сосен,
Столб надменный маяка,
Мелкого залива просинь,
Зыбь библейского песка.
Погребенная чумою
Нида первая молчит.
Холм недвижный над второю -
Рот ее песком забит.
Бесконечное терпенье
Душ, противных силе зла,
И мгновенность разрушенья
Рукотворного тепла.
III
Прилежный городской почтарь -
То не забыто -
Пески сосной стреножил встарь, -
Там третья Нида.
Ушла забота и беда,
Прошла обида.
Зачем приехал я сюда,
Скажи мне, Нида?
Край путешествующих дюн,
Унылых с вида.
Им пела птица Гамаюн,
Не так ли, Нида?
Здесь цапля клюв протянет свой,
Кабан - копыто.
Здесь каждый зверь почти ручной -
Храни их, Нида.
Угас вдали московский день,
Суеты быта.
За пограничный свой плетень
Прими нас, Нида!
Веков неспешная река
С дыханьем слита.
Пустыней вод, волной песка
Баюкай, Нида.
IV
Вдруг - видение. Пучина
Белопенною стеной
Хлынет в мирную долину,
Яростью дыша больной.
Ветра злобные порывы
Черепицу сдуют с крыш,
И маяк повиснет криво,
Сосны срежет, как камыш.
Дюн белесые овалы
В смерч закрутит до небес,
Недр откроются провалы,
Сгинут мол, дома и лес.
А над городом сомкнется
Море черной полосой,
И победно пронесется
Ветер смерти над косой.
.....................................
Но не зря же отпылала
Нида в войнах мировых,
Людям снова нашептала
Рая северного миф.
Отчего так блещут воды?
Счастья миг - и вдруг тоска
Там, где прихотью природы
Эти всплыли берега.
