Надежда Маркарян
-ГОСПОДИН НОЗЕДА, с какими еще коллективами, кроме Мариинского театра, вы работаете регулярно?
- Я делю свое время между Мариинским театром, Гаагским и Бирмингемским симфоническими оркестрами.
- Из чего состоит ваш сезон?
- Он складывается примерно так: 60% - симфоническая музыка, 30% - опера и 10% - балет.
- Какие композиторы вам наиболее близки?
- Я люблю то, что делаю в настоящий момент: сегодня вечером буду больше всего остального любить "Богему".
- А какая неитальянская музыка интересна итальянцам? Как обстоит дело с Брукнером, Малером, Сибелиусом?
- К сожалению, я очень редко бываю в Италии. Но могу сказать, что Брукнер не очень популярен. И Сибелиус тоже. Последние десять лет все более популярной становится русская музыка: Чайковский, Мусоргский, Скрябин, Прокофьев, Стравинский, Шостакович. Из великих немцев - Моцарт, Гайдн Брамс. Малер больше, чем Брукнер.
- Почему гармоничный, особенно в сравнении с Малером, мир симфоний Брукнера оказывается чужд итальянцам с их светлым мироощущением?
- Я думаю, что все дело во времени. Брукнеровские симфонии масштабны, его манера говорить с публикой спокойная и неспешная. Мы же привыкли к суете. Нам нелегко сидеть напротив другого человека и часами внимательно слушать его. Это проблема не Брукнера, а нашего века. Если нам сложно вести спокойную беседу, то погружаться в длинные музыкальные размышления еще сложнее.
- Или потому, что открытым и солнечным итальянцам эта музыка просто кажется занудной?
- Да неправда, что итальянцы солнечные - они, как и все люди, очень разные. Существует много мифов о разных народах. Когда я впервые ехал в Россию, думал: у русских лица, как маски, они никогда не смеются. Но это оказалось так же неверно, как то, что все итальянцы открыты, улыбаются и любят общаться. Очень трудно понять народ, взращенный на иных традициях. Знаю только одно: в России есть люди, с которыми я провожу много времени, и я этих людей очень люблю. Еще мне нравится русская кухня. Солянка, борщ - это вкус, неизвестный сегодняшней Италии. Какой-то старинный, бабушкин. Напоминающий детство.
- Вернемся к музыке. В Италии сильная дирижерская школа?
- Да. Потому что в нашей истории было много значительных дирижеров. Но нет традиции Артуро Тосканини. Вероятно, потому, что работа дирижера очень изменилась за последние 40 лет.
- А память о нем? Ведь Тосканини был неправдоподобно для академической профессии дирижера любим итальянцами.
- Есть большое уважение к Тосканини. Но сегодня мы понимаем, что он - явление определенного исторического периода. Например, он был очень требователен, даже агрессивен по отношению к оркестру. Сейчас это уже невозможно. Дирижер оставался символом абсолютной власти с начала ХХ века до 50-х годов, особенно между двумя мировыми войнами. И политическая история Европы вполне с этим согласовывалась. У нас в Италии был фашизм и Муссолини, в Германии - нацизм с Гитлером, а здесь, в России, еще одна диктатура - Сталина. В самом времени витала необходимость сильных фигур.
- Какой же тип взаимоотношений между дирижером и оркестром выдвигает наше время?
- Равенство. Надо понимать, что, с одной стороны, дирижер несет личную ответственность за работу, которую делает весь оркестр. В этом смысле он абсолютный лидер. Но, с другой стороны, дирижер нуждается в каждом из музыкантов, ибо без них он - ничто. Такое сложное равенство.
- И как вы объясняете музыкантам, чего хотите достичь?
- Оркестр не любит слушать слова - я стараюсь, насколько это возможно, донести свою мысль жестом. И не только руками - лицом, глазами. Если не получается, даешь какие-то указания словами. А последний шаг - чем кричать, лучше просто выйти из оркестровой ямы. Уйти, и тогда оркестр задаст себе вопрос: почему он ушел? И поймет. В любом случае тишина красноречивее крика. Не говоря ни слова можно многое сказать.
