Владимир Ойвин НЕВЕРОЯТНОЕ везение, отправляясь из Москвы в Петербург, совпасть с редким приездом домой Григория Соколова. Выдающийся пианист даже в родном городе дает один-два концерта в сезон, а в Москве и того реже: последнее выступление Соколова москвичи слышали в позапрошлом сезоне. Столица не лучшим образом встречает его: в последний приезд администрация Большого зала консерватории выделила пианисту только 45 минут для акустической репетиции. Соколов постоянно живет в Германии, дает по всему миру не менее ста концертов в сезон в самых прославленных залах.
Программа выступления в Большом зале филармонии оказалась огромной. Все первое отделение Соколов отдал так любимой им в последние годы клавесинной музыке, о которой он может говорить часами даже сразу после концерта. Если раньше пианист играл и записал англичан Берда и Перселла, то в последнее время переключился на французов. В Москве последний раз мы слышали Рамо, в этот раз звучал Франсуа Куперен - две его сюиты: # 13 си-минор и # 18 фа-минор-фа-мажор. В течение часа переполненный зал (многие стояли между знаменитых белых колонн) заворожено слушал, казалось бы, довольно простую для современного изощренного уха, но кокетливую музыку "галантного века". Изысканные названия частей си-минорной сюиты говорят сами за себя: "Надежда в зеленом домино", "Молчаливая ревность в домино серого цвета мавра". Зато другая сюита оказалась более жанровой зарисовкой - "Непоседа", "Тик-ток-шок, или молоточки", "Хромой весельчак". Исполнение сюит было сверкающим и переливающимся, полным полутонов и оттенков - Соколов блестяще продемонстрировал свое великолепное "перле". Слух не уловил ни одного резкого, стучащего звука даже в самых верхних регистрах рояля.
Манера звукоизвлечения Соколова уникальна. Кажется, что звук возникает у него не в момент удара по клавише, а в то время, когда он отрывает палец от нее. Если не глядеть на пианиста, возникает впечатление, что инструмент исчез - посредника нет, а идет прямой диалог между музыкой и музыкантом, диалог, приближающийся по осмысленности к человеческой речи.
Еще ярче эти черты проявились во втором отделении. Фантазия и соната Моцарта до-минор были исполнены как единое произведение: фантазия, начинающаяся с того же аккорда, что и соната, прозвучала как огромная увертюра к ней. Так эти произведения исполняла когда-то Мария Вениаминовна Юдина (есть примеры такой связки и у западных исполнителей). Драматическое наполнение Соколовым родившейся большой фрески в очередной раз убедительно опровергло до сих пор бытующий миф о солнечности и безоблачности моцартовского гения. Также на едином дыхании была исполнена прекрасная пьеса Франка: особое впечатление произвел торжественный хорал.
После столь эмоционально сложной программы Соколов на бис исполнил еще почти целое отделение: три мазурки Шопена и седьмую Новеллетту Шумана. Вечер имел одну замечательную особенность: во всем концерте мы не услышали ни одного громоподобного форте, весь динамический диапазон расположился между множеством оттенков пиано и меццо-форте. И это не потому, что пианист не в состоянии извлекать из рояля громкие звуки. Достаточно вспомнить хотя бы его феерическое исполнение 1-го концерта Чайковского на конкурсе в 1966 году или исполнение концертов Брамса. Именно благодаря такой звуковой палитре стали слышны многие оттенки, которые обычно теряются. Зал оказался во власти магии тихих звуков. Григорий Соколов напрочь отметает все внешнее, воспаряя в неизведанные высоты духа и пытаясь, причем небезуспешно, увлечь в эти высоты нас, слушателей, как это могли делать Юдина, Рихтер или Гилельс.
Санкт-Петербург-Москва
