Михаил Жирмунский После шаманов, буддистских монахов, фольклора и альтернативных спектаклей появление в Театре Анатолия Васильева православных монахов было как нельзя более уместно. Напитавшееся разнородной мистикой новое здание на Сретенке было наконец освящено.
Приехавшие монахи - греки с Афона из келии "Благовещенье" с настоятелем владыкой Хризостомом и сербы из Свято-архангельского монастыря в Ковиле во главе с отцом Козьмой. Поводом для появления монахов в театре стало их пение, представляющее внерусские православные хоровые культуры. Корни афонского пения - в глубокой древности, и монахи той кельи, где когда-то архангел Гавриил передал отшельнику слова молитвы "Достойно есть", полагают, что воспроизводят распев того времени. Греческое пение, кажется, никак не перекликается с манерой пения в русских церквах и воздействует лишь выраженной чистотой помысла незнакомых слов и распевов. Сербы же пели привычные славянские слова. Их хор звучал гораздо богаче, унисон накладывался на меняющуюся гармонию, так что сама звуковая масса оказывалась гораздо насыщеннее и наполняла зал. Это мощное пение создавало ощущение замирания времени, в него каким-то образом уже была заложена молитвенная отрешенность┘
"Узкий взгляд скифа" - программа Театра Васильева. Она была центром прошедшей Олимпиады, поскольку представляла самые любопытные и незнакомые, хотя и маргинальные, явления театра. Это и спектакли из Словакии, Хакасии (про шамана), Западной Украины и украинской Венгрии (на языке XVIII века), и тибетская традиционная опера "Лхамо", хранимая в Индии Тибетским институтом сценических искусств. С другой стороны, театр уподобился научному учреждению - "живой" и "аутентичный" фольклор был иллюстрацией этнографических и искусствоведческих изысканий и сопровождался соответствующим комментарием на высоком уровне.
Увиденное с трудом поддается оценке без привычных для зрителя или слушателя критериев. Ведь демонстрировалась эстетическая "руда" - прекрасное, въевшееся в быт, но оторванное от этого быта. Тут бывало и скучновато. Бабушки из южнорусских деревень "симулировали" свадебный обряд: свадьбы в театре никакой не происходило, но все старались сделать так, как до сих пор делается на свадьбах в их деревнях Белгородской, Брянской и Смоленской областей. Надо заметить, что столь традиционных деревень немного, и они бдительно опекаются фольклористами. Хранители своих обрядов из Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого округов ("старейшины" Мария Волдина, Роман Кельчин и др.) показали связанные с охотой "Медвежьи игрища". По уверению комментирующего исследователя, они длятся три дня и производят неизгладимое впечатление. Разумеется, то, что увидели мы, было "вытяжкой" и давало лишь слабое представление о стилистике этой культуры. Будучи профаном, не понимая языка, все равно оцениваешь лишь природный артистизм исполнителей. Примерно так же воспринималась работа бурятского шамана Баира Ринчинова. Профессиональные фольклорные коллективы, показавшие корякский праздник "Алхала" (ительменский ансамбль "Эльвель") или беломорские традиции (группа "Сугревушка") на этом фоне, наоборот, производили впечатление нарочитой стилизованности. Пианист и писатель Валерий Афанасьев, приехавший из Франции, с восхищением отзывался о калмыцком сказителе Владимире Каруеве, "настоящем Гомере", и тувинских мастерах горлового пения.
Событие удалось и было чрезвычайно многогранным. То, что происходило у Васильева, открывало театральное пространство для самой широкой реальности. Лекции переходили в заинтересованные разговоры - о судьбе малочисленных северных народов, проблемах сохранения их культуры и просто о жизни людей "далеко от Москвы". Пресс-конференции становились местом знакомства.
"Концерт" православных монахов стал возношением молитв. Именно в таком деэстетизированном контексте они согласились выступить. Театр захлестывала внешняя политика: мусульманских дервишей не выпускали из Пакистана, тибетских монахов не впускали в Непал, и они застряли в Москве. Афонский владыка изумил русских слушателей своей речью об острой проблеме глобализации. Наконец, само театральное здание идеально показало свой характер многоуровневого пространства, где на втором этаже буддистские монахи монастыря "Копан" строили мандалу, а внизу русские бабушки, отпев "концерт", так же с песнями проводили время после него, с песнями же шли переодеваться, а затем - к своему автобусу. То, как радостно публика откликалась на программу, открыло важную проблему большого города с его в чем-то обедненными буднями. И вот люди приобщаются к корням, разбросанные регионы страны воссоединяются, православные общаются с зарубежными единоверцами. Даже разбросанным северянам оказалось легче встретиться в центре Васильева; они, как не раз было сказано участниками, не любят Москву, не видят в ней свою столицу, но здесь все же проникались ее теплом. Оюн Ай-Чурек, названная "надеждой тувинского шаманизма", заинтересовалась московским солнцем (с точки зрения своей профессии - общения с природой), и ею был свершен обряд встречи Солнца.
Такой мощный поток подлинной жизни внутри театра и сам может инспирировать спектакль (в духе того, что показала Москве Ариана Мнушкина три года назад). Понятно, что цель Васильева - организовать естественную подпитку обессилевшего эстетического института. Но, увы, эстетика неизбежно паразитирует на реальности. Когда-то научное осмысление материалов деревенских экспедиций двинуло гуманитариев к передовым монографиям по структурной фольклористике и вторичным моделирующим системам. Так и все, что делает сегодня Васильев, как ни старайся он отмежеваться от традиционной театральной тусовочности, неминуемо модно. Это чувствовалось среди его публики: жизненность деревенских бабушек, церковность монахов натыкались на готовность воспринять их лишь в обертке модного театра, трансформируя в эстетический раритет. Может быть, преодолеть преграду между культурой корней и вторичной цивилизацией. Но обозначая эту цель, никто, кажется, не предусматривает ее осуществления.
