Николай Песочинский
Дон Жуан в Театре им. Комиссаржевской – фат и обманщик, но женщины так и вешаются ему на шею. Сцена из спектакля.
Фото Владимира Постнова
Болгарский режиссер Александр Морфов вернулся в Театр имени В.Ф. Комиссаржевской, где он ставил несколько лет назад с большим успехом загадочную «Бурю» Шекспира. Театр в Пассаже встретил его эффектно отреставрированными интерьерами, точно такими же, как 99 лет назад, когда тут играла Комиссаржевская. Фойе с ее фотографиями, по непреднамеренному контрасту, сохраняет тот дух лирической драмы, который Морфовым со сцены изгнан. Его постановка «Дон Жуана» – жесткая, фарсовая и трагичная.
Герой совершенно деромантизирован. Из пьесы Мольера выкинуты все моменты, в которые Дон Жуану там дано проявить изящество мысли, мастерство интриги, остроумие в споре, высокое искусство обольщения. Но Александр Баргман, едва ли не самый популярный актер города, которого можно видеть регулярно в пяти разных театрах и еще на телевидении, знает толк в амплуа фата и первого героя. Эта роль превращает фата в современное сниженное качество «крутого» плейбоя. Ему все дозволено, у него нет противников, и в этом его драма. Ни к чему маска благопристойности, если и циничная гримаса не встречает недовольства. Женщины сами «вешаются» на него, готовы верить любому обману, который придет ему в голову. Сганарель, лицо практичное и зависимое от барина, взрывается гневом лишь у него за спиной. К отцу-маразматику прислушиваться нет необходимости. Священник сам опасается «звезды». Трудно оклематься после гульбы и перепоя, но всегда рядом услужливое окружение. Какие-то парни даже подражают его утренней разминке. Видение «страшного суда» оказывается театральной самодеятельностью друзей. Нищий готов богохульствовать по первой команде заказчика. Дон Жуан как будто заговорен: его не убивают оскорбленные им люди и не карает небо, но это перестает радовать. Расплата остается за кадром, агрессивно наступая на зашедшего поужинать мертвеца-Командора, Дон Жуан твердит свою молитву: «2 х 2 = 4». Таков итог, таков его тупик. Эмоциональные пики спектакля – две сцены любовных свиданий героя, которые оборачиваются жестокими изнасилованиями. Все остальное – печальный фарс.
Изящную классицистскую пьесу Морфов ставит, скорее, по законам ренессансной комедии, более грубой, более условной и легко оборачивающейся трагической стороной. Сплав шекспировского площадного юмора и приземленного ужаса оказывается актуальнее для нас, чем интеллектуальная игра в аристократическом Пале-Рояле XVII века. Язык визуальных образов преобладает над словесным. В мрачном пустом пространстве из дощатого «ничего» возникают видения: маскарадная игра, многофигурный могильный «памятник» Командора, состоящий из множества человеческих фигур, покрытых белыми тканями, берег моря с веселящимися на нем рыбаками. Стремительные сценические трюки сопровождаются печальной и медленной музыкой.
По супертеатральным законам площадного театра строит лаконичный кадр сценограф Александр Орлов, в этом духе играют и актеры: Владимир Богданов – в конце концов доведенного до отчаяния плута Сганареля, Евгения Игумнова – парализованную преданностью злодею Эльвиру, Елена Симонова и Родион Приходько – клоунскую пару запредельно-наивных крестьян Шарлотту и Пьеро, играют точно и стильно. Дон Жуану – Александру Баргману особенно трудно оставаться в жестком рисунке отвратительного антигероя, ведь в пяти минутах ходьбы от Комиссаржевки, в Александринском театре, он играет Дон Гуана, пушкинскую версию того же сюжета, а там без «истины страстей» не обойтись, и от нее так же непросто отвыкнуть, как от премьерского лоска.
Санкт-Петербург
