Николай Песочинский Впервые за 15 лет зрелище, созданное Могучим, так не похоже на авангардное. В маленьком театре «Приют комедианта» сцена, кулисы, персонажи, слова, человеческая история, антракт, поклоны. Ординарно? Только на первый взгляд. Привычная логика драмы разрушена на более глубоком уровне. Латинский предлог pro, означающий «за», «вместо», оказывается в строении драмы ключевым. Реальность – мнимая, за одним ее планом мерцает другой, и еще другой, и их много. На поверхности разворачивается наивно эпическая самодеятельность неких «многочисленных евнухов», которые своими сказаниями с детской непосредственностью создают собственный мифический идеальный универсум. Тут исходная интонация спектакля неожиданно серьезная, допускающая патриархальный взгляд на современные вещи – войны, беженцев, смертные приговоры, любовные интриги. Все «евнухи» по характеру разные, и как они ладят между собой – отдельная история, впрочем, из-за этих масок, легко переходя от третьего лица к первому, обращаются к зрителям и открыто импровизируют артисты: я, Виталий Салтыков, я, Дмитрий Готсдинер, я, Даниела Стоянович┘ Система характеров состоит из сплошных видимостей, из многоступенчатых pro, например, pro евнуха, который хотел стать Альтоумом, папой Турандот, чем всех сильно расстроил, играет Андрей Носков» (то есть роль хотела сыграть другую роль и разочаровала – кого, персонажей, актеров, зрителей?).
Только на первый взгляд действие строится на клоунаде. С интонацией спектакля происходят непрерывные метаморфозы. Евнухи хотят рассказать связный сюжет из Гоцци, но сказка выходит из-под контроля их воображения, ее заносит в непредусмотренные измерения. Исторические реалии смешиваются с шутливым бредом, анализ человеческих отношений по Фрейду переворачивается аналогом мифологии Толкиена в пространстве бывшего СССР. Материя драмы создана из фактуры очень мрачного и больного мира, с деспотизмом, разделенными семьями, странствиями по свету и изначальной жестокостью любви. Логика истории и географии не подчиняется грустным евнухам.
Отвергнут взгляд на пьесу Гоцци как на дежурный материал детского утренника, очевидно, что по сложности и глубине она не уступает ни Шекспиру, ни Чехову. Pro не шуточное: любовь как трагический поворот в жизни, она почти побеждает разум, независимость и природное чувство самосохранения, она обесценивает жизнь, возвышает злодейство┘ Марине Солопченко – Турандот, Александру Ронису – Калафу есть что выстраивать по методу «действенного анализа», который, впрочем, тут же деконструируется и демонстрируется как факт тотальной репетиции. Из клоунских кубиков строится стена плача и снова распадается, но уже на другие составляющие, на обрывки отечественной историографии, на этномузыкальные импровизации.
Среди проекций гоцциевской сказки всплывает и ее постановка Вахтанговым. Калафу (или евнуху, или играющему его актеру) хочется быть похожим на персонажа Завадского или Ланового, он даже старательно принимает позы, в течение 80 лет безотказно изображавшие театральную любовь. Поставангардистский проект XXI века прочно стоит на классическом фундаменте русской режиссуры.
Санкт-Петербург
