Михаил Дашевский В Москве, в Московском доме фотографии, работает выставка «О телах и других вещах. Немецкая фотография в ХХ веке», приуроченная к Дням Берлина в Москве. С одной стороны, это поиски немецких фотографов в изображении тела, а с другой – некая ретроспектива немецкой фотографии вообще. Немцы – народ исторически законопослушный, у них, было дело, за 13 лет Гитлер со товарищи всем мозги скрутили, у нас и за 35 это Ленину со Сталиным не совсем удалось. Фотография, как искусство гораздо более публичное, нежели музыка, живопись, театр и даже литература, такие процессы в полной мере отразила. Вроде бы уж столько лет прошло, а рубец оказался слишком глубок. Вот, например, раздел 30-х годов. Свастика, парады, геометрия величия – все бы ничего, были такие неприятности в истории не у них одних, куда ж теперь┘ Ан, нет, не все. Где «хрустальная ночь», а ее снимали многие классики? Где послевоенная фотография, показавшая психологию отрезвления нации? Я уж не говорю о ГДР – в искусстве там была «немецкость», доведенная до абсурда в полной, но теперь уже не гитлеровской, а социалистической несвободе. Тоже нет ничего, как корова языком слизала. «Все было хорошо, ну, немножечко нехорошо, и все, а в остальном – прекрасная Маркиза» – вот струна выставки.
Культура такого избирательного отношения к духовной истории не прощает. Что сознательно замалчивается как неприглядное, вылезает совсем из другого угла – нравственной глухотой представляющей стороны (и сервилизмом стороны принимающей). Вот наглядный пример. Исторически «объективный» ряд – Лени Рифеншталь, парады, свастики, флаги. А потом – всего две фотографии, правда, 1943 года, снятые неким Гербертом Тобиасом на оккупированной советской территории. Лагерные нары с грязными, вроде бы мертвыми от усталости телами и надписью на этикетке (!) – «Грязь, вши, усталость. Товарищи в бункере». Ну, если бы на выставке в министерстве пропаганды у г-на Геббельса – тогда понятно. А вот в Москве, на выставке немецкого искусства – как-то не очень. Все-таки не годовщина пакта Сталина–Риббентропа отмечается. И этот Тобиас уж точно не туристом топтал Россию в 1943 году. А рядом – «Старуха из центральной России», несчастная женщина в оккупированной деревне, мастерски снятый им же типичный «унтерменш» (недочеловек). Этот же автор, правда, столь же «достойно» представил немецкую фотографию такого же нравственного уровня рядом, за углом. В виде «смелой» фотографии голого военизированного молодца в стиле порножурнала с огромным «личным вкладом» в руках.
Вот и сравниваем немецкую и французскую, немецкую и американскую, немецкую и русскую фотографии. И видим: мало у немцев свободы – не свободы вседозволенности, этого – навалом, а свободы уважения к интимному и трепетному в человеке, свободы зачастую потаенной, как в СССР, но все-таки – свободы, а не физиологического конструирования и безграничного эпатажа. Если женское тело – обязательно либо с рубцом, либо в веревках. Если мужики – навалом и с подробностями. Ладно бы «в теме», а то просто – помять, потерзать. Да ладно, любуйтесь, если нравится. А как вот быть с катарсисом? Как с отсроченной реакцией, что в душе останется? Нет, не везде, но хоть где-нибудь можно было бы┘ Хотя немножко есть. Вот снимки Херлинде Кельбль, 1991 год. «Нина». Удивительный гимн старому женскому телу – с морщинами, с ужасом неизбежного увядания, с гимном жизни – несмотря ни на что. Может быть, автор этого ощущения и не стремился передать. Рядом у него – сплошная физиология. Увы, из представленных снимков последнего времени это практически единственный шедевр в экспозиции. Плюс очень достойная работа Флорис Нойзюс: портреты – фотограммы в полный рост.
Почему нам представлено такое холодное, бухгалтерское искусство? Рискну предположить, что, занимаясь телом, авторы фотографий забыли, что тело – не просто кусок живой природы, но и вместилище духа. Есть почти медицинская физиология, ссохшееся тело, а рядом, невдалеке, – ссохшаяся груша. Есть разные фигуры, руки, ноги, даже лица – а взгляда почти нет, «душа» ушла.
Блистательным примером эмоциональной несостоятельности заявленной темы в рамках выставки является присутствие в экспозиции шести фотографий великого Хельмута Ньютона. Немецкий еврей по рождению, унесший, по счастью, ноги из Германии, Ньютон в этих фотографиях показал, чем отличается чувственность и человечность от физиологической порнухи, обильно рассыпанной по выставке.
