Памятливый мэтр

Нынешнюю выставку Олега Васильева можно считать выставкой-«возвращением».
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)

Олег Васильев долгое время был неизвестен Москве: даже искусствоведы, занимающиеся «шестидесятниками», знали его по репродукциям. А персональная выставка 68-го года была самим художником названа «первой и единственной». Нынешняя выставка в Третьяковской галерее на Крымском Валу – выставка-«возвращение».

И этот закон памяти хорошего художника, который читается с первого взгляда в названии выставки «Олег Васильев: Память говорит», сталкивается с более глубоким смыслом, работающим с особой категорией – категорией памяти. Это понятие, так же, как и понятия света и впечатления, остается для Васильева основным. «Память – это катализатор, пробуждающий через видения прошлого узнавать настоящее», – говорит художник в одном из своих текстов, таких значимых для концептуального мышления. «Свет» из прошлого «высвечивает» то, что вне времени, да так быстро, что не заметишь, как екнет сердце, а в то же время этот момент уже «контактный» и память будет не раз к нему возвращаться. Такой сгусток света, контактирующий с действительностью, вдохновляет и рождает вариативные отображения, что и есть творчество. И это не оправдание художника, эмигрировавшего в конце 80-х в США и с тех пор пишущего по фотографиям и главным образом по памяти. Это философская основа. «Прошлое не мертво, оно даже не прошлое» – гласит название книги Васильева, выпущенной Университетом Массачусетса и намеренно размещенной в середине выставки, где заканчиваются размышления о вариациях предшественников и начинаются размышления о роли памяти. Прошлое активно, ведь именно оно складывает настоящее.

Прямые ученики Фаворского и Фалька, переняв многое, в конце концов пошли каждый своей дорогой: Илья Кабаков занялся концептом, Эрик Булатов – пространством, а Олег Васильев – светом. Свет, связываемый часто с духовностью, так свойственной русским, у Васильева льется из прошлого, работает в каждой картине, исследуется или помогает исследовать. Поэтому появляются такие работы, как «Девочка в овале» (начало осмотра), где свет разлагается на составляющие всего спектра с помощью ярких красок, или серия «Пространства» (конец осмотра), где спектр, наполняя, выстраивает пространство в виде креста или вертикали, членит его или слоит. Здесь свет схвачен аналитическим, научным взглядом, упрощающим или обнажающим. А в других работах, по-новому выделяющих классический реалистический образ, этот примитивизм исчезает. Здесь свет помогает увидеть, и увидеть так или иначе. Тот самый «Руанский собор» Моне, идея которого определила почти все работы Васильева, породил не просто вариации одной темы, а вариации впечатления. Поэтому появились «Весна голубая» и «Весна зеленая», отличающиеся только основным тоном.

Передача впечатления, «первого видения» по Пикассо, не испорченного в процессе передачи, – главное для Васильева. И поэтому любой пейзаж – это не выражение образа или идеи, а передача впечатления от него. Поэтому в работах Васильева так много полутонов, неярких красок, оттенков, некоей «размытости». Ощущения, рождаемые «объектом», становятся целью художника; добавить к этому постоянные аллюзии к Моне с его «Завтраком на траве» и «Руанским собором» – и так и напрашивается определение «импрессионист». Но между тем импрессионистом его никто не стал бы называть, поскольку его концептуальная основа, цитирование Кабакова и работа с рамками, выделяющими лица или «объекты», напоминают о среде, о 60-х и о совсем ином, перешагнувшем импрессионизм мышлении. Но его большие «Тропинка», «Ночная дорога», «Заболоченное поле» из лучшего собрания коллекционера Игоря Маркина, необычайно выразительно размещенные в пространстве зала, и маленькая «Тишина», символ едва уловимо растворяющейся гармонии, снова и снова возвращают к этой мысли.