Анна Розэ Каждому времени года присуще свое выставочное настроение. В июне хочется входить в прохладные залы и наслаждаться тишиной, убегая от суетливой праздничности летних дней. Немного отдыха вдали от красок и света. Немного размышлений наедине с самим собой. Немного беспечности.
Казалось бы, именно такой могла бы быть какая угодно выставка черно-белой фотографии. Какая угодно, но не Евгения Халдея. Знаменитого российского фотографа, подарившего родине и Сталину фотографию солдата, водружающего советское знамя над Рейхстагом. Сейчас более 200 его работ показывается в самом значительном – имени Мартина Гропиуса – выставочном зале Берлина.
При входе налево – целая стена посвящена знаменитой фотографии начала мая 1945 года. Вернее, ее ретушированию. Известно, что Халдей прибавил к оригинальному фото клубящееся облако дыма и закрасил вторые часы на правой руке офицера, стоящего у ног знаменосца. Для немцев – важная деталь. Хоть немного оправдания собственной исторической ошибке – эта немыслимая деталь. Русские пришли в Берлин, чтобы грабить, – можно часто услышать от старожилов на территории бывшего Западного Берлина и от патриотично настроенной молодежи. Вот и трофейные часы – знак алчности «освободителей». Поэтому ретушь описывается подробно: рядом с оригиналом – три фотографии – три стадии ретуширования.
Выставку Халдея нельзя было не начать с этого фото. Но нужно ли было – так? Возможно, это дань общественному мнению, устоявшимся мировоззренческим клише современной Германии.
Однако в следующем зале посетителю придется убедиться в непредвзятости организаторов. На одной из фотографий запечатлена странная смерть. Военный фотограф Халдей часто фотографировал убитых – русских в Сталинграде, евреев в Румынии, немцев в Берлине. Причем фотографировал по-своему: на одном фото убитый подросток будто заснул – прислонился к стене, а в руках у него живая курица. На другом – голова и нога в сапоге с краю воронки от бомбы – «Всё, что осталось от немецкого солдата».
Но тут – особая фотография. На лавочке сидит женщина с круто запрокинутой головой, рядом в той же позе мальчик, на скамейке лежит девочка, а на газоне напротив – мужчина. На сопроводительном листке приведены слова очевидца: «Это были не русские, это он сам». Что – сам? Немецкий националист застрелил себя и свою семью в парке Тиргартен перед Рейхстагом. А вышедший сразу после этого страшного жеста отчаяния Халдей зафиксировал содеянное на пленку. Причем показал его post factum так, что хочется ненавидеть войну и любить друг друга.
Не будучи пафосными, военные фотографии Халдея вызывают бурю чувств. В его портреты – будь то советские солдаты или Гиммлер на Нюрнбергском процессе – хочется всматриваться снова и снова. Неуловимость зла и добра? Демонизм страсти и спокойствие от сознания выполняемого долга? Как смогли нехитрая фронтовая лейка и дешевая желатиновая пленка передать глубинные чувства? Как удавалось Халдею своими простыми фотографиями вести зрителя к философским размышлениям?
Может быть, это именно лаконичность и мастерство детали. Вот три девушки в военной форме. «Ночные ведьмы» на отдыхе... Нежные, хрупкие, красивые создания. Рядом устроители выставки объясняют: эти девушки по ночам вселяли панический страх в немецких летчиков, они выключали моторы и, паря в воздухе, сбрасывали вниз тонны бомб. Элегантные дамы в березовой роще на послевоенном фото рядом – две из тех самых грозно-нежных девушек.
В одном из залов в соответствии с современной выставочной модой интерактивной презентации крутится фильм о Халдее и с Халдеем. Можно смотреть и слушать, что когда-то говорил перед своими фотографиями ушедший из жизни в 1997-м автор. А он рассказывал немцам о военных снимках. И признавался: «Мыслимое ли дело, что о взятии Берлина рассказали три еврея – Кармен, Данилевский и я?» На одной из фотографий эти трое сняты перед Бранденбургскими воротами.
Еврей Евгений Халдей снял в Берлине пленных немецких солдат. Простые молодые парни. На их лицах – стыд и раскаяние. Единственная мысль фотографа: ребята, хорошо, что вы уцелели. Что мы уцелели.
Однажды Халдей изменил своему принципу ретуширования и создал свою кулису сам: просто поджег военную комендатуру вермахта в одном из сел. Фотография получилась аутентичной: на первом плане попирающий немецкий военный штандарт русский солдат, сзади – дымящаяся комендатура. Халдей рассказывал, что она сгорела дотла, только угольки остались. Такой была военная карьера Евгения Халдея.
А что после войны? Послевоенные фото не принесли Халдею той же эйфории славы, как его мурманские солдаты на ночном марше – один к одному, строго и молча шагающие в тумане, – или его берлинское знамя над Рейхстагом. В газете «Зюддойче цайтунг» так описывалось послевоенное творчество Халдея, представленное на выставке: «Некоторые из его до- и послевоенных фотографий показывают жизнь, которая кажется идиллией и не соответствует нашему знанию о терроре в государстве ГУЛАГа». Как и раньше, немецкая публика ожидает от любого почитаемого немцами российского или советского деятеля искусства необузданной критики общественного режима.
Критика у Халдея есть. Но она опять же в тончайших деталях. Например, в портрете партийного лидера Советского Севера: на лице – одни отражающие солнце очки, глаз не видно. Получился человек-робот или не-человек. На другом фото – ряд детских кроватей на лугу. Кровати железные, дети должны спать, потому что рядом сидит нянечка. В переводе с немецкого фотография называется «Летняя детская клиника». Строевой, почти военный порядок и тут – на фоне заливных лугов. Этот символ авторитарного государства – не критика?
И все же отчасти правы немецкие журналисты. Где-то есть в душе Халдея восхищение русской природой, российскими людьми, живущими и выживающими в страшнейших условиях, производящими духовные ценности вопреки – а может быть, благодаря? – запретному стилю жизни. Это – в фотографиях рабочих и крестьян, в неспешной фиксации простого бытия обыкновенного человека.
В повествовательности снимков Халдея нет героизации строя. Не поэтому ли фотограф, долгое время проработавший в «Советской культуре», не нажил особого добра? На одном из стендов выставки показана его микроскопическая однокомнатная квартира. Тут вам и стол, и койкоместо, и рабочий угол. Тихая пристань гения фотографии, в которой он производил на свет свои шедевры. Служенье муз не терпит суеты? Снискав мировую славу, Халдей остался скромнейшим человеком.
Может, он был прав. И право оказалось время. После своей смерти Евгений Халдей еще раз взял Берлин.
Берлин
