Олег Дусаев 16 июля исполняется 80 лет легендарной пианистке Белле Давидович. С 1978 года наша бывшая соотечественница живет в Нью-Йорке, являясь гордостью знаменитой на весь мир Julliard School of Music, где до недавнего времени она занимала место профессора. Накануне юбилея Белла Давидович побеседовала с корреспондентом «НГ».
– Трудно представить, что вы помните великого музыканта Константина Игумнова, который учился вместе с Рахманиновым и Скрябиным┘
– Ну почему же, конечно, помню. Я у него занималась год до войны в пятом классе. До этого я ему играла в Баку, когда он был на гастролях. Тогда была такая традиция – показывать способных ребят приезжающим из Москвы знаменитым музыкантам. Он прослушал меня. И сказал потом моим родителям: «Я детьми не занимаюсь, но эту девочку возьму, если, конечно, вы ее привезете в Москву». И я у него занималась. К огромному моему сожалению, Константин Николаевич в марте 48-го скончался. Я тогда была на втором курсе в Московской консерватории.
– Ваш отъезд в Америку был полной неожиданностью для многих. Почему это произошло? Вы были одной из самых известных советских пианисток.
– Сначала уехал мой сын (Дмитрий Ситковецкий, известный скрипач и дирижер, живет в Лондоне. – «НГ»). Он хотел учиться в Julliard School. Я сопротивлялась довольно долго. Плохо себе представляла, как буду жить в Америке. К тому моменту я уже шестнадцать лет работала в Московской консерватории. Но после отъезда сына ко мне поменялось отношение. Накрылось мое зарубежье, затруднилась педагогическая деятельность, сняли гастроли. Я вынуждена была подать заявление, забрать маму, сестру и уехать. В октябре 78-го я покинула Москву.
– Что вас ждало в Нью-Йорке?
– Полная неопределенность. Я никогда не играла в Америке. Меня знали в Италии, меня хорошо знали в Голландии, в ГДР, в Болгарии, в Чехословакии. И все. Поэтому я ехала в полную неизвестность. Но сложилось так, что на мои последние гастроли в Италии попал американский менеджер – Жак Лайзер. Он мой концерт записал на пленку. И по приезде в Америку Лайзер тиражировал эту запись повсюду, где только можно. Благодаря Лайзеру в октябре 79-го состоялся мой дебют в Carnegie Hall. Этот концерт дал мне зеленую улицу. Музыкальная карьера в Америке сложилась успешно.
– Вам доводилось играть с легендарным дирижером Юджином Орманди, с которым играл еще сам Сергей Рахманинов┘
– Да. И с ним была очень смешная история. Одну мою запись из Милана Жак Лайзер послал Орманди в Филадельфию. Теперь я, будучи матерью дирижера, знаю, сколько присылают записей, и как нет времени все прослушать. То же самое, вероятно, было с Орманди. Пришел примерно такой ответ от его секретаря: «Мы благодарны за запись, но, к сожалению, в следующем сезоне маэстро Орманди настолько занят, что у него нет времени для этой певицы». Почему певица? Видимо, потому что запись была в Милане, а Милан обычно ассоциируется с Ла-Скала. Прошло немного времени, и я прилетела в Роттердам. И мой дирижер в концерте Сен-Санса – Юджин Орманди. И с этим же оркестром я потом играю в Брюсселе. Он хочет меня послушать, чтобы я какие-то места ему наиграла, знакомится. Моя фамилия ему ничего не говорит абсолютно. И буквально через пару минут маэстро Орманди восклицает: «Ну почему мне никто не говорил об этой замечательной пианистке?!» У нас был потом целый тур с его филадельфийским оркестром по Америке. Конечно, Нью-Йорк, Вашингтон и так далее.
– Вы не скучаете по Московской консерватории?
– Меня туда не тянет совершенно. Первый раз, когда мы с Дмитрием приехали, а мы были первыми эмигрантами, которым разрешили приехать сюда с концертами в горбачевское время, тогда я зашла. Все чужое. И все уже не мое.
– А Julliard School ваше?
– Нет, и этого я сказать не могу┘ Я им, конечно, очень благодарна. Туда рвались очень многие. Я не хотела вообще преподавать. Потому что была такая возможность играть повсюду, по всему миру. С лучшими оркестрами, в прекрасных залах. У меня были имя и репутация. И меня пригласили преподавать в Julliard, несмотря на мои трудности с языком, которые, кстати, есть до сих пор. Мне разрешили иметь одного ученика, заниматься с ним у себя дома, не ходить на собрания коллектива. Грех было бы не воспользоваться таким предложением.
– В чем разница между этими двумя самыми известными музыкальными учебными заведениями мира – Julliard School и Московской консерваторией?
– О, разница колоссальная! В Москве обучение пять лет, а там четыре. Это мало. И в течение первого полугода всего 15 часов уроков. Это катастрофически мало. В Москве можно давать сколько угодно уроков, и идти по времени они будут столько, сколько надо. Но в Julliard очень хорошо поставлена возможность играть камерную музыку. Это либо со скрипачом, либо трио, либо квартет, либо квинтет и так далее. В Москве в лучшем случае играют несколько произведений за год. В Нью-Йорке каждый студент независимо от степени его таланта играет огромное количество камерной музыки.
– Что вы думаете о молодых музыкантах?
– Мне жаль их. Потому что они остаются за бортом. Что их ждет? Ничего. Мы, пианисты, менеджерам надоели. Если несколько лет тому назад, сидя в жюри на конкурсе в Брюсселе, я видела менеджеров, которые приезжали на финал – посмотреть, кто и что, и купить вовремя. Сейчас я их не вижу совершенно. Сейчас очень большая конкуренция со стороны Японии, Кореи и Китая. В мое время их не было совершенно среди участников конкурса. Сейчас они опередили всех. У них, во-первых, есть возможность заниматься в Европе, в Америке, а теперь появились свои педагоги, и, по-видимому, очень хорошие. И если нашему товарищу надо говорить: «Занимайся, учи», им говорить этого не надо. Они хотят быть на должной высоте, они хотят быть первыми.
– Вы ощущаете груз возраста?
– Только когда смотрю в паспорт. Он мне напоминает. Вы знаете, после смерти мужа в феврале 58-го года мне было всего 29 лет (Юлиан Ситковецкий, известный советский скрипач. – «НГ»). Меня посетил по просьбе королевы Елизаветы Бельгийской посол Бельгии. Королева, кстати, присылала лекарства во время болезни мужа, фрукты в госпиталь, пока он еще был жив, прислала цветы на его похороны. И посол после смерти Юлиана меня спросил: «Чем вам помочь?» Я, естественно, сказала, что мне ничего не надо. Он подошел к роялю, погладил его и говорит: «Вот это вас спасет». И был прав абсолютно. Я не играла полтора месяца. И потом начала заниматься.
– Почему вы остались вдовой навсегда?
– Я была молода. Я нравилась многим мужчинам, и мне нравились некоторые, но в качестве мужа, отца моему сыну я не видела никого. И я хотела, чтобы Дмитрий сохранил свою фамилию – Ситковецкий.
– Чем наполнена сейчас ваша жизнь?
– Я много читаю. Читаю по-русски. Мне трудно по-английски. Я должна обязательно лезть в словарь. Это меня утомляет. Жизнь заставляет много ходить. Я живу в Нью-Йорке в хорошем районе Manhattan-West. Это прекрасное место для прогулок. Всегда есть скамейки, чтобы посидеть. Роскошный парк. Так что место очень хорошее.
– Когда было 11 сентября┘
– О, я была в Нью-Йорке! Я видела второй самолет. Это было очень страшно... Вечером я шла по Манхэттену – и, вы знаете, он как вымер. Это было очень страшно┘ Очень многие волновались. Майя Плисецкая с Щедриным летели в Америку, Марис Янсонс летел в Питсбург. Все разговоры были об одном. И сейчас нам напоминают о том, что надо быть очень осторожными, большое количество секьюрити. Везде.
– Вы одинокий человек?
– ┘Да. Помогает телефон. Ежедневные разговоры с друзьями... Телевизор страшно включать. Просто страшно. У меня есть и русские каналы. Но перед сном, чтобы спать лучше, лучше их не включать. Выручают только книги.
