Григорий Мишин-Фомин Сегодня вечером в Александринском театре сыграют «Женитьбу», поставленную в прошлом сезоне. Этим спектаклем завершится небольшой фестиваль, который в рамках другого, большого – «Александринского», – приурочен к 40-летию творческой деятельности нынешнего худрука Валерия Фокина.
В афише этого небольшого фестиваля – всё, что Фокин успел поставить за несколько лет, проведенных в Александринке. «Двойник», «Живой труп», «Ревизор» и «Женитьба». Любопытно, что первые спектакли, которые он поставил в Щукинском училище, – те же Достоевский и Гоголь, что сопровождают его все эти 40 лет: первый спектакль, который вышел 40 лет назад, – «Чужая жена и муж под кроватью», следом – «Нос». Но одновременно почти вышли спектакли по Розову, Рощину, Вампилову. Вампилова, впрочем, он поставил уже в «Современнике», и это был, конечно, хит: как там играли пьяных командировочных Табаков и Щербаков, забыть, конечно, невозможно.
Весной этого года Фокину дали специальную маску. Спецпризы в таких случаях принято считать утешительными, но в данном случае формулировка была уж больно верная – «За возрождение Александринского театра». Режиссер-экспериментатор, режиссер с лабораторными «замашками», которому было уютно в укромном углу Центрального выставочного зала «Манеж», где играли сперва «Нумер в гостинице города NN», а позже – «Последнюю ночь последнего царя», вдруг начал получать удовольствие от золота александринских интерьеров. Не в смысле роскоши (хотя роскошь императорского театра гипнотизирует, это правда), а в смысле стиля. Фокин, который искал свой стиль, ценит его, знает, как говорится, толк в этом, не мог не оценить его в новых стенах. В искусстве повторение подчас вызывает смех, но в данном случае Фокин и вправду наследует опыту Мейерхольда, который из подвала нормально переехал в Александринку, а потом заново – уже после революции – продолжил свои театральные эксперименты. Это – путь. Сегодня в театре не много тех, о ком можно сказать, что он, например, режиссер пути или актер с биографией, – вот Фокин такой редкий пример, с ошибками, с тупиками, с поисками и одновременной верностью себе и своим авторам – Гоголю, Достоевскому. Возвращается к «Ревизору» и каждый раз ставит по-разному, не повторяя себя, Фокина десяти- и двадцатилетней давности. Он сам уже – другой, пошел дальше...
Накануне празднования в Петербурге, даже не празднования, а вот этого фестиваля, Фокин провел в Москве в руководимом им Центре имени Мейерхольда мастер-класс. Сам ход этих мастер-классов у каждого – свой. Крымовцы – те, помнится, рисовали все вместе, Додин привез своих студентов и показал, как они разминаются, как он тренирует их, приводя к одному знаменателю, но одновременно – вскрывая нутро, вспарывая это самое актерское и человеческое нутро (сперва – у актеров, затем – и у зрителей). Фокин сел за столик и просто рассказывал. Как все бывает по-разному, как важна профессия, как, например, странно ему, что сегодняшние режиссеры первое, что спрашивают, приходя в театр, – можно ли пригласить художника по свету? Как это так – что свет ставит кто-то другой? Это же так важно, как же можно это кому-то передоверять? И с этой правдой тут же соглашаешься. Конечно, Фильштинский – гений, и Исмагилов – гений (если говорить о художниках по свету), но отступать в сторону, отдавая свет на откуп другому, наверное, вправду нельзя. Фокин говорил о том, что важно ему, – об авторе, дух которого важнее, чем слово, за которое цепляются специалисты (об этом не так давно он говорил в интервью «НГ» – что Гоголь театральный сейчас будет атакован гоголеведами, которым слово важнее, чем дух). О том, как складывается судьба.
Впрочем, слушая его, думаешь вот о чем: все режиссеры говорят примерно об одном - что Станиславский, что Брук, что Житинкин, что Фокин. И только спектакли объясняют сказанное.
