Елена Якунина
Тотальная инсталляция!
Фото предоставлено театром «Шатле»
Премьера – событие по определению. Тем более в театре «Шатле», где сто лет назад открылся первый сезон Дягилевских балетов. Русский новатор тогда не раз шокировал французский бомонд, требовавший прекратить представление и снять спектакль. К юбилею и приурочили бенефис авангардиста наших дней Олега Кулика – премьеру «Вечерни Деве Марии» Клаудио Монтеверди. Директор «Шатле», Жан Люк Шоплен, увидел перформанс Кулика в лондонской Tate Modern в 2003 году. Тогда всё и началось.
Театр Кулика начинался задолго до вешалки. На улице при входе стояли дюжие мужики, одетые в звериные шкуры (синтетические). В театре их сменили билетеры и продавцы программок в черных нарядах с монашескими шапочками на головах. Сам автор выглядел двояко: в анфас – благообразный старец с окладистой бородой по грудь и в той же шапочке, со спины – обритый наголо буддист с тонкой косицей.
Пробиваясь сквозь сумрак к своему месту (зал был темен даже в момент рассадки), первым увидела Анатолия Васильева. Он разглядывал сооружение на потолке. Оттуда свисала огромная в ползала рама, на которую натянули прозрачный пластиковый экран. Впереди меня устраивался бывший посол Франции г-н де Лабуле с супругой, теперь уже из Ватикана прилетевший на премьеру. В яркой вспышке синего света на сцену прошел автор вечера, и мы опять оказались в тотальном мраке.
«Начинаем нашу церемонию, – начал Олег Борисович, поднявшись на ступеньку дирижерского пульта. – Это первый опыт пространственной литургии. Приглашаем публику к участию в общем сакральном действии. Это редкая возможность забыть о современном искусстве», – услышали мы из уст его главного пропагандиста.
О современном искусстве забыть не получилось. Экран в метре от моей головы коварно повернулся и встал по диагонали. Лазерные лучи, преломляясь в его плоскости, начали выводить узоры на темной сцене и потолке, постепенно опутывая своей паутиной весь зал. Я боязливо косилась на купол, пытаясь изучить крепежные средства. Погибать, пусть и в сакральный момент, не хотелось. На сцене появился оркестр в длинных белых хитонах и красных плоских, как блин, колпаках. Вышел дирижер в черной сутане и как оратор повернулся к публике. Начался собственно Монтеверди. Его партитуру сохранили нетронутой, и исполнялась «Вечерня Деве Марии» такой, какой она была задумана в 1610 году. Другое дело, что обрамили ее, не пожалев ни сил, ни средств (по слухам, на постановку выделили 2 млн. евро). «Вечерня» состоит из нескольких частей, между которыми неизбежны паузы. Петербургский музыкант наполнил их земными звуками: журчали ручьи, разводили трели птицы, шел дождь и гремел гром, что-то билось, выли сирены.
Кулик же сделал представление на тему «Вечерни». Он не раз подчеркивал, что главное в его спектакле – музыка. И она была божественна в исполнении всемирно известного французского ансамбля «Матеус» (дирижировал руководитель коллектива Жан-Кристоф Спинози). Хор театра «Шатле» подняли под купол, и с пятого яруса звуки лились почти как с неба. Солисты, вынужденные петь то в бельэтаже, то на галерке на гибельных для полнозвучия расстояниях, задрапированные с ног до головы в белые ткани, походили на гипсовые скульптуры, выплывающие из черноты зала. Рогато-бородатый дуэт гимнастов-акробатов, напоминающий прошлые опыты Кулика, упражнялся в гибкости на протяжении всего вечера. Время от времени парочка подкрадывалась к дирижеру и игриво целовала Спинози. На сцене бились божественное и земное, белое и черное.
Кулик говорит, что его мечта – неразделенность пространства театра, где все и вся вовлечены в единое ритуальное действие. Тут напрашивается сравнение с глобальной инсталляцией: зритель оказывается «окруженным со всех сторон» музыкой, звуком, движением. Остается только крутить головой, чтобы вдруг чего не пропустить.
На Кулика возложили ответственность за постановку, свет и костюмы. За сценографию отвечал московский медиахудожник Денис Крючков. Были еще одни концептуальные участники: московский гиперреалист Алексей Тегин, сменивший краску на звук, и его группа «Пурпа» в нарядах добуддистской эры. Они сидели в глубокой оркестровой яме, откуда ближе к финалу первого акта стал доноситься странный низкий звук, смесь горлового пения, ударных инструментов и бубна. Оказалось, что это древние тибетские мелодии. Выходило, что автор спектакля, совершивший паломничество в Тибет, натуральный экуменист. «Номер» группы занял весь антракт. Экзистенциальный вопрос «уходить – не уходить из зала» каждый решал для себя сам.
«Сколько французов сидят сейчас на антидепрессантах и страдают от одиночества. Кризис толкает их к алкоголю и наркотикам. Тот, кто увидит «Вечерню», заживет по-другому», – такую вот скромную роль врачевателя французских душ выбрал себе Кулик.
Париж
