Марина Савченкова
Без крылышек. Сцена из спектакля "А поутру они проснулись".
Фото с официального сайта Театра имени Гоголя
Новый театральный сезон, который по традиции открыл театр на Малой Бронной неудавшейся, к сожалению, премьерой («Аркадия» Тома Стоппарда в постановке Сергея Голомазова), пока не задается. О еще одной премьере августа – «А поутру они проснулись» Василия Шукшина в Театре имени Н.В.Гоголя – можно сказать, что для режиссера Василия Мищенко это дебют, и этим ограничиться.
Василий Мищенко дебютировал в Театре имени Гоголя как театральный режиссер – с начала 80-х он играл в «Современнике», сыграл там немало ролей, в том числе замечательно – Хлестакова в «Ревизоре» Валерия Фокина, а в последние десять лет снимал кино. В его фильмографии такие патриотические сериалы, как «Атаман», «Национальное достояние», и такие духоподъемные, как «Батюшка». Поскольку все они шли в прайм-тайм, многие наверняка хотя бы мельком успели познакомиться с режиссерской манерой Мищенко, а заодно и с его взглядами.
Кстати, в «Современнике» в конце 70-х шел спектакль по повести Шукшина «А поутру они проснулись» (в афише было написано – по пьесе Шукшина), а Василий Мищенко, придя в театр, тут же был введен на роль Урки. Но спектакль Мищенко в Театре имени Гоголя демонстрирует преемственность вовсе не со школой «Современника» (будто и не было двадцати лет работы в хорошем театре), а как раз с телевидением, с сериальной продукцией. Телеверсия спектакля «А поутру они проснулись» будет вполне органична как приквел или сиквел «Батюшки» – здесь эстетическое родство, вырастающее из общей идеологической тенденциозности замысла, важнее собственно разности сюжетов.
В «Батюшке» речь идет о неверующем моряке, который – если пересказывать историю в нескольких словах – за полгода, в течение которых восстанавливается храм в заброшенном селе Рыбное, приходит к вере и становится приходским священником. В кадре – устремленный вдаль взгляд священника, прихожане на литургии и проч. В спектакле Василия Мищенко у шукшинского социолога на спине появляются ангельские крылья, и он не просто выспрашивает у «посетителей» вытрезвителя, как и почему они здесь оказались, – он как бы исповедует эти заблудшие души. Таких «духовных» вставок в спектакле – немного, по пальцам пересчитать. Санитары, приносящие в начале спектакля в вытрезвитель новеньких, – тоже с крыльями. Социолог-ангел закидывает удочку в зал – ловец душ, понятно. В конце спектакля всех персонажей уводят «на суд» через двустворчатые двери, напоминающие небесные врата в традиционной иконографии, а задник сцены с видом мегаполиса трансформируется в икону.
Обычный, мирской суд, который начал описывать Шукшин (дальше повесть обрывается), Василий Мищенко превратил, без каких-либо на то предпосылок у Шукшина, в суд божий. Предпосылок к этому нет и в самом спектакле – герои вне этих режиссерских вставок остаются удачными типажными зарисовками, типичными шукшинскими чудиками. Режиссерские вставки существуют совершенно отдельно от них и никак с ними не соотносятся.
Право режиссера поднять религиозный пласт в творчестве Шукшина – безусловно, но это право нужно подкреплять, находя ему опоры внутри спектакля, в его концепции, протянуть через сцены, подкрепить сценографией┘ Не с бухты-барахты. «Хотелось приблизиться к автору. Он в предисловии говорит, что мы думаем о многом, кроме человека», – замечает режиссер. А вышла этакая духовная пришлепка к основной части, где нет и намека на какую-то особенную духовность. И если на веселых сценах в вытрезвителе зрители радостно смеются, то эти религиозные вкрапления их только смущают и мешают получать удовольствие. Если убрать эти вставки, Шукшин останется Шукшиным. Но спектакль, увы, лучше не станет.
