Артур Соломонов
Нина Заречная – Екатерина Аникина. Сцена из «Чайки» Олега Рыбкина.
Фото предоставлено пресс-службой театра «Глобус».
В Новосибирске в восьмой раз прошел один из самых интересных театральных форумов России – «Международный Рождественский фестиваль». Организует его театр «Глобус». Событием стала «Чайка» Красноярского драматического театра имени А.С.Пушкина в постановке Олега Рыбкина. В красноярской прессе этот спектакль вызвал восторг и ужас, порой его называли «скандальным секс-трэш-водевилем». А «Чайка» оказалась просто очень хорошей постановкой.
Кризис перепроизводства спектаклей по Чехову налицо, и в этом столпотворении трудно сказать свое слово. Рыбкину это удалось – естественно, не из-за тех моментов, которые окрещены «скандальными».
Конечно, сцена садо-мазо между Аркадиной (Людмила Михненкова) и Тригориным (Яков Алленов) несколько неожиданна в спектакле по пьесе Чехова, где, как мы помним, царят «чувства, похожие на нежные, изящные цветы». Весьма экстравагантна и сцена из пьесы Треплева (Владимир Пузанов): в мокром, облегающем тело платье Нина Заречная (Екатерина Аникина) вещает из бочки про Мировую душу. Ну и девочки-зайчики из «Плейбоя», которые обихаживают новую знаменитость – писателя Треплева – тоже могут задеть чувства особо возвышенных театралов.
Но такое высказывание трудно назвать скандальным. Особенно учитывая тот поток (Интернет, телевидение, кино), в котором все мы неизбежно купаемся – кто с отвращением, кто с удовольствием. Театр ведь не должен быть крепостью, куда не проникнет ничто, кроме «разумного, доброго и вечного». Тем более (как доказывает этот спектакль) разумное-доброе-вечное может быть очень разным и рядиться в разные одежды. Или – оставаться вовсе без одежд, что порой случается с некоторыми героями «Чайки» Олега Рыбкина.
«Резкий реализм», – писал Станиславский в режиссерском экземпляре «Чайки», но, конечно, до столь резкого реализма доходить даже не думал. Герои пьес Чехова были его современниками, и он не нуждался в радикальных решениях.
Задача режиссера сегодняшнего дня – сделать героев этой пьесы нашими современниками. И это задача более чем сложная – проживать все чеховские сцены «от себя», из нашего времени. У Рыбкина и его актеров получилось.
Все герои спектакля не поэтически, не по-чеховски, не так, как велит театральная традиция, а по-настоящему несчастны.
«Пять пудов любви», – писал Чехов о «начинке» этой пьесы. Герои спектакля Рыбкина любят не отвлеченно, не возвышенно. Они желают. И страдают от неутоленного желания. Физически страдают.
Рыбкин вскрывает самый простой уровень желаний героев, и от этого ни с поэзией пьесы, ни с ее смыслом не происходит ничего страшного. Напротив, здесь, опять же «как в жизни», высокое так тесно сплетается с низким, а комическое с печальным, что само это разделение кажется нелепым.
Немирович вспоминал, как Чехов дал ему совет, как писать пьесы: «Не бойтесь ни глупостей, ни сентиментальностей». Герои «Чайки» – и это понимаешь впервые – произносят невероятное количество глупостей. Как говорится – «прямо как в жизни».
Хотя главное – не что они говорят, а что меж ними происходит. Неугомонные «диалоги» рук, стремительные пробежки через сцену, влюбленные взгляды, сопровождающие возвышенные монологи о театре и таланте.
Трагедия рождается не от сложности и возвышенности переживаний, а от их простоты. От неутоленности универсальных человеческих желаний. Здесь каждый герой – «человек, который хотел».
«Умей нести свой крест и веруй», – говорит в финале Заречная Треплеву. В спектакле ощутим крест каждого. При том что верой не обладает никто.
Новосибирск–Москва
