Марина Квасницкая «Характер звуков, сопровождающих Рыдание, зависит, конечно, от силы и числа колебаний голосовых связок и формы полости рта, как резонатора. Акт этот вызывается определённым душевным состоянием человека» - это из Энциклопедия Брокгауза и Эфрона. Эта забавная цитата, которую вынесли в начало пьесы – самое удачное художественное решение в этом спектакле.
А действие – суховатое, бесстрастное. Три внутренних монолога, пугающе-точная хроника пикирующего бомбардировщика. Кажется, автор задался целью найти в биографии человека точку слома. Ту едва заметную развилку, на которой поезд его жизни направляется в тупик. Создатели спектакля предупреждают: машинист может проспать этот поворот.
Актриса Светлана Иванова играет все три роли: Юстыну, 44 лет, ее дочь Анну, 18-ти лет, и Зофью, 67-и лет. Незаметные единицы в стае планктона. Три истории, один диагноз: отсутствие сознания своей красоты и, как следствие, дефицит внутреннего огня. Сегодня психоаналитик сказал бы: «Снижение самооценки на фоне кризиса в экономике». Вот это состояние и препарирует режиссер спектакля Виктор Рыжаков вместе с актрисой. Унылая пора – вяловатая депрессия. Как назло и премьера в начале ноября: словно слякотный ноябрь созвучен настроению трех героинь.
Юстына, женщина зрелого возраста, когда еще есть цветение красоты, но уже отступили страсти. Пришло время осмысления. История стара как мир: только начали хорошо жить, тут и деньги закончились, только приноровилась к характеру мужа, тут он и попал под власть чужих чар. Нет повода для трагедии, но и стимула жить дальше тоже не наблюдается. Неглупая женщина, не красавица, но и не уродина. Кажется, еще чуть-чуть и в ней проступит трезвый ум, еще немного, и авантюрная жилка выведет ее на путь удачи. Безработная женщина грезит о новом бархатном пальто. Пальто украдено, но счастья нет, а есть страх быть пойманной. И вот пальто изрезано ею на узкие полоски. Ну как не вспомнить «Шинель» и «Записки сумасшедшего» Гоголя?
История Анны – судьба заурядной девчонки. Ради джинсов со стразами она готова заняться проституцией. Актриса наделяет эту девочку смытым лицом, суетливыми вихляющими движениями танца на дискотеке. Руки и ноги словно бы живут отдельной жизнью. Первая доза наркотика – первый шаг к самоуничтожению.
Старушка Зофья, чуть тронутая умом, разговаривающая со своим умершим мужем. Мыслями она уже там. Она становится жертвой ограбления. Бездыханное тело в ванной, душа отлетает и смотрит на свое тело со стороны.
Три истории, рассказанные очень скупо. Как ярко рассказать историю обывателя? Как передать тихую драму? Пока этого не случилось.
Кажется, и слово «рыдания», вынесенное в название, здесь неуместно. Рыдания – это страсть, это бурное проживание горя. Героини не обладают этим талантом.
Актриса, умеющая быть на сцене очень яркой, здесь все время прячет свою красоту, даже не обозначает ее. Отчего все действие становится монотонным. Скупость красок нигде не взрывается катарсисом.
В «Рыданиях» вспоминаются лишь отдельные сцены, когда кажется, вот-вот и будут яркие театральные находки. Вот Зофья встает со стула, обращенная к зрителю негнущейся спиной, двигается старыми раскоряченными ногами. Бесполое существо. Уже не женщина. Этой сцене еще бы чуть добавить объема. Вообще в театре интересна не сама смерть, а умирание. Не безликость, а сам процесс потери собственного выражения лица.
Легендарный спектакль Виктора Рыжакова «Бытие №2» был полон подлинного драматизма, мистики, богоискательства, замешанного на богохульстве. А вспомнить эмоциональный шлейф от спектакля «Июль»? Смесь криминала с экзистенциальной начинкой. Спектакль, способный восхитить и одновременно вызвать рвотные позывы натуралистичными сценами людоедства. Это и есть качественное послевкусие от спектакля, простите за каламбур. Пьеса Ивана Вырыпаева «Июль», очевидно, более созвучна темпераменту режиссера. Может быть, акварельные краски Бизё – не его палитра.
