Татьяна Назарова В Центре драматургии и режиссуры Алексея Казанцева и Михаила Рощина сыграли премьеру спектакля «Русалка». Режиссер – Вероника Родионова – знакома зрителям по постановкам на той же площадке «Учиться, учиться, учиться» и «С любимыми не расставайтесь».
«Русалка» основана на одноименной и неоконченной драме Пушкина. Такая ситуация, казалось бы, дает режиссеру широкие возможности – прежде всего по-своему задать угол зрения, расставить акценты. Однако в случае с интерпретацией пушкинского текста фантазии режиссера оказались... шире Пушкина. Главной для режиссера стала тема родового проклятия (так заявлено в анонсе). Дочь мельника (Виктория Садовская-Чилап), полюбившая молодого князя (Михаил Фатеев), не вынесла его предательства. Не вынесла – и утопилась, стала русалкой, лишив жизни не только себя, но и нерожденного ребенка.
Начало и конец спектакля повторяют друг друга, подчеркивая этот замкнутый круг, выбраться из которого герои не в состоянии. Этим, пожалуй, и ограничивается «главная тема». «Жизнь дается не для того, чтобы ее прерывать. Даже если нет сил и желания жить, надо знать и помнить, что жизнь – это дар свыше... Ничего не может быть прекраснее и ценнее жизни, даже любовь», – говорит режиссер. Действительно, все творчество Пушкина проникнуто жизнеутверждающими мотивами. Но любовь у Пушкина, всегда так считалось, сродни самой жизни: поэт не только не разделял эти категории, они для него – одно. Таким образом, воспользовавшись пушкинским текстом, режиссер наделил его совершенно новым смыслом, с которым сам поэт никогда бы не согласился. Но легкий текст Пушкина берет верх, и тема родового проклятия в спектакле не так отчетлива, как хотелось режиссеру. Ну не получится языком Пушкина рассказать о том, что жизнь больше любви. Это несоответствие отразилось в спектакле. Излишняя «движуха» на сцене воспринимается как не слишком ловкая попытка восполнить прорехи в содержании. А актерская игра на грани истерики – как желание удержать внимание публики, держа ее в постоянном напряжении. В итоге происходящее на сцене больше похоже не на организованный властной режиссерской рукой новый порядок, а на нечто прямо противоположное: актеры бросались монетами и крупой, обливали себя водой – сидя в первом ряду, зрители, конечно, не могли отделаться от ощущения, что вот-вот одна из босоногих русалок поскользнется и упадет. Впрочем, были и какие-то удачные мгновения. Когда героиня узнает о женитьбе князя, зритель видит его невесту с застывшей на лице улыбкой. Во все время она не произносит ни слова, и выражение ее лица не меняется. Эта картинка, встречающая два настроения, два пространства – невесту в гротескной фате, символизирующей счастье замужества, и бедную девушку, для которой женитьба князя становится непоправимой трагедией, позволяют публике пережить настоящее напряжение. Никак специально, нарочно не взвинченное.
Судя по всему, не только экономия, понятная для экспериментальной площадки, но и определенный замысел заставили режиссера ограничиться узким кругом актеров. Так, свата играет тот же актер, что и мельника (Дмитрий Мухамадеев). Он ложится, девушки из хора снимают ему сапоги и одевают шутовской колпак. Переодевание происходит на глазах у зрителей. Эту сцену можно трактовать еще и как духовную смерть мельника, который после гибели дочери сходит с ума.
Однозначно порадовал сопровождавший все действие хор девушек-русалок, что позволяет говорить о преемственности в работе ЦДР’а, где, кто помнит, делал свои первые шаги в жанре саундрамы Владимир Панков.
