Кристина Матвиенко
Фото автора
Фестиваль «Божественная комедия», закончившийся в Кракове, – главный польский театральный смотр-конкурс. Польский театр сегодня снова рефлексирует по поводу своей идентичности, своего прошлого и настоящего. Вслед за учениками Кристиана Люпы, живого классика, практикующего, впрочем, совершенно не-классический театр, на арену вышло новое режиссерское и драматургическое поколение – то, которое «метафизике» предпочитает «экономику». На «Божественной комедии» были представлены и те, и другие: социальный гротеск «Был когда-то Анджей, Анджей и Анджей» Павла Демирского и Моники Щепки и «Конец» Кшиштофа Варликовского – на разных полюсах. В России соседство такого мощного театрального организма не останется незамеченным: этой весной Институт Адама Мицкевича вместе с «Золотой Маской» представит в Москве программу лучших польских спектаклей прошлого сезона, куда войдут Люпа, Кшиштоф Варликовский, Гжегож Яжина и молодая Майя Клечевская.
35-летний Демирский, автор социальных пьес, работающий в маленьком шахтерском городе, четко отделял себя и себе подобных (вроде интеллектуала Михала Задары или «панка» Яна Кляты) от старших товарищей по цеху. Для новой польской волны Яжина и Варликовский – «европейцы», зацикленные на психоанализе и метафизике. Демирский и ему подобные психологии предпочитают Брехта и используют театр для социальной критики. В политическом гротеске «Был когда-то Анджей» хоронят┘ Анджея Вайду, с банкетом, заупокойными речами, песнями и постаревшими актрисами-примами. Демирский и Щепка клеймят и критику, требующую «вертикали» в искусстве, и культурных авторитетов прошлого под дружные аплодисменты зала. Сам кинорежиссер, говорят со смехом создатели спектакля, был на спектакле и ушел с него в гневе.
И все же, несмотря на увлечение политикой, одним из самых захватывающих сюжетов современного польского театра остается эксгибиционизм Кшиштофа Варликовского, чей спектакль «Конец» украсил офф-программу фестиваля.
Знаменитый ученик Люпы несколько лет назад ушел вместе со своими актерами из варшавского «Розмайтошчи», где работал вместе с Яжиной, и открыл «Новый театр». Сложнейшую композицию «Конца», в котором подведены некоторые итоги собственной жизни и творчества, Варликовский смонтировал из «Процесса» Кафки, незаконченного сценария Кольтеса «Никель Штаф» и фрагментов «Элизабет Костелло» южноафриканского нобелевского лауреата Джона Кутзее. Действие «Конца» происходит в двух, а под финал – в трех параллельных мирах. Все истории связаны между собой, в том числе и пространственно – площадкой «Конца» становится широкая пустая коробка с паркетным полом, на которой изредка появляется то надувной матрац, то кожаный диван, то больничная койка-трансформер. Сбоку пристроена еще стеклянная галерея, в которой обитает пожилой турок, хозяин супермаркета. А сверху на экране почти весь спектакль идет видео – которое, по доброй традиции современного театра, снимает оператор, прячущийся в разных уголках сцены. Варликовский не первый раз (и не он один) делает проницаемыми стены театральной коробки: и в его «Круме» по Ханоху Левину, и в «Конце» благодаря камере мы видим героев, находящихся по ту сторону коробки. Изобретательно смонтированные истории перетекают одна в другую и делают картину утомленного человеческого мира объемной.
Одна из историй – муторные похождения сегодняшнего Йозефа К., которого пытает правосудие в лице босого гедониста Зевса с подкрашенными глазами и занюханного судьи в очках с толстой оправой. Одной из изощренных пыток становится оказывается свидание с Сиреной (Майя Осташевска), которая доводит Йозефа К. до крайнего изнеможения. Фрустрациями – сексуальными, в частности, вообще наполнен спектакль: Йозефа К. соблазняет Сирена, целуя его через острое стекло, на бисексуала Тони (Яцек Понедзялек) вешается немолодая алкоголичка, а он не сводит глаз с ее 20-летнего сына. Подавленная эротика есть и в сценах Тони с матерью, где пожилая актриса позволяет своему красивому и нежному сыну раздеть себя до трусов и уложить в постель.
Протагонистом другой, кольтесовской линии является Тони – опустошенный красавец лет тридцати пяти, экс-чемпион по танцам на паркете, соревнующийся с долговязой Бабилон, девушкой-готкой. Кольтесовский Тони навеян героями раннего Джона Траволты, который в молодости и сам неплохо танцевал. Герой то и дело встречается с молчаливой Бабилон, ковыляющей в кружевном боди и на каблуках, и пытается добиться от нее: «Чего ты хочешь? Ты что, и впрямь считаешь, что главное – выиграть в жизни соревнование?» В конце концов Тони убивает своего босса из супермаркета и на секунду встречается со своим «зеркальным» двойником. Посмотрев Йозефу К. в глаза, Тони выкрикивает: «Сигарету мне!» И становится ясно, что оба – не жильцы.
Местом действия третьей истории становится чистилище, похожее одновременно на пансионат и дом престарелых, где доживает последние дни мать Тони. Сюда приезжает Элизабет Костелло – старенькая писательница из романа Кутзее, которая всю жизнь писала откровенные романы, но только перед лицом смерти вынуждена быть по-настоящему откровенной. Вместо того, чтобы открыть «ворота», затасканный очкарик-чиновник, Харон, заставляет ее писать сочинение на тему «Во что я верю». Бедная писательница мучается, не может назвать ничего, во что бы она верила на самом деле, кроме лягушек в далеком детстве. Честность Элизабет, признающейся, что может только описать чужую веру, и есть настоящий конец «Конца». В этом – как и во всех признаниях тела и души героев спектакля – тоже Варликовский. Точнее, та его часть, которая отвечает за искусство.
