Юлия Клейман
Случилось: в здании БДТ начался ремонт. Свой переезд на временную площадку БДТ ознаменовал премьерой - Темур Чхеидзе поставил «Дом Бернарды Альбы». В эпоху рвущихся к власти женщин пьеса Гарсии Лорки кажется на редкость актуальной: деспотичная мать руководит судьбой пяти дочерей и, вроде бы желая им счастья, ведет их к неминуемой гибели. Запертые в доме дочери боятся любви, тоскуя о ней, и соперничают из-за мужчины, который так и не появится на сцене. Дом, лишенный мужчин, становится домом умалишенных, ибо женская жестокость не знает границ.
В спектаклях Темура Чхеидзе все герои получают свое право на человеческое достоинство и своеобразную правоту: будь то Елизавета в «Марии Стюарт» или Князь К. в «Дядюшкином сне». Разумеется, и Бернарда Альба в исполнении блистательной Марины Игнатовой не оказывается чудовищем. Марина Игнатова с ее статью и голосом – из тех актрис, которыми нельзя не любоваться. Режиссер сделал ударение на словах Альбы о том, что «на сто верст в округе не найдется мужчины, за которого я могла бы выдать хоть одну из моих дочерей».
Даже после спектакля эти наболевшие слова гордой женщины продолжают звенеть в ушах. Вот она – завязка драмы. Служанка Понсия (Ируте Венгалите) говорит о том, что все дочери Альбы – уродки. Но режиссер доверил роли самым красивым актрисам БДТ, разработав для каждой из них партитуру не внешнего, но внутреннего уродства – излома, душевной не утонченности даже, а истонченности. Так, Амелия (в пьесе Лорки эта роль намечена лишь пунктиром) в исполнении Карины Разумовской стремится всех примирить из безотчетного, ни на секунду не отпускающего ее страха, заставляющего ее каждый раз пугливо оглядываться.
В центре же спектакля у Чхеидзе оказывается Мортирио (Ирина Патракова), чей вздернутый подбородок, певучие, чуть манерные интонации и прическа-«волна» заставляют вспомнить дам-декаденток. В пьесе Лорки Мортирио – отвратительная коварная горбунья. В спектакле у нее лишь чуть перекошено плечо, а намекающая на физический недостаток трость – не более, чем экстравагантная деталь из той же эпохи модерна. Мортирио Патраковой – дивно красивый ядовитый цветок, femme fatale. Неожиданно обаятельной оказалась в спектакле старая дева Ангустиас в исполнении Марии Лавровой, которой, кажется, еще не приходилось создавать подобный трагикомический образ. Актриса виртуозно сыграла роль столь узнаваемой вечной жертвы - «несчастненькой» старшей сестры – картавой, некрасивой, недалекой, но очень доброй. Пожалуй, единственный персонаж, который выбивается из слаженного женского ансамбля – мать Бернарды Мария Хосефа в исполнении Елены Поповой. С набеленным лицом, всклокоченными волосами и искусственными интонациями Мария Хосефа кажется случайно зашедшим в спектакль персонажем Тима Бёртона, ее появления кажутся лишь вставными эпизодами.
А вот трагическая развязка возникает в спектакле абсолютно закономерно. В доме Бернарды Альбы слишком много любви: материнской, сестринской, женской. В диалогах сестер то и дело скользят теплые интонации – кажется, пока между ними не встал тот незримый мужчина, в доме царила искренняя привязанность. Не вызывает сомнений и любовь Альбы к своим дочерям: будто выгораживая их перед строгой учительницей, раз за разом повторяет она Понсии «в моем доме все ладно». Деспотизм Альбы получает у Чхеидзе если не полное оправдание, то внятное объяснение. Ее дочери действительно кажутся стаей птиц какой-то особой породы: таких не выпустишь запросто на птичий двор. Их «особость» подчеркивает и строгая стильность костюмов: цвет спектакля – черный с вкраплениями белого. Первой диссонирующей деталью оказывается красный веер в первой сцене – Альба отбрасывает его, там самым раз и навсегда обозначая границы дозволенного в своем доме. Второй и последней – зеленое платье Аделы. Оно мелькнет тревожным сигналом пробуждающейся внутренней свободы вначале, когда Адела покажется в нем сестрам. А в финале хрупкая Адела, вскочив все в том же развевающемся зеленом платье на стол, прокричит о своем праве на любовь к мужчине. Выскочит, вспыхнет и┘ погаснет, совершив невидимое зрителям самоубийство. И станет жаль не только и не столько ее – выскочку – сколько потерявшую свою лучшую дочь Бернарду Альбу, которая вновь – вместе с оставшимися дочерьми в одинаковых черных платках - застынет у стола в невероятно красивой фронтальной мизансцене.
Это не трагедия, но семейная драма очень высокой пробы – как когда-то «Коварство и любовь» у того же Т. Чхеидзе. Режиссер вновь и вновь отстаивает ускользающие из нашей жизни этические и эстетические ценности. Так ли уж не права Бернарда Альба, если мир, достойный прекрасных женщин, безнадежно утрачен, а в реальности – Пепе-цыган, да и тот один на всех?
Альба верит, что выстроенный ею мир аскезы спасет любимых дочерей от мира грубости и вульгарности. Возникает трагикомическая ирония: фраза Альбы «кобыл заприте, жеребца выпустите» вызывает в зале смех - эта сильная женщина оказывается бесконечно наивной. Страсти не усмирить разумными мерами: огромный железный занавес в глубине сцены испещрен круглыми отверстиями, сквозь которые льется свет. Сценография Г. Алекси-Месхишвили намекает на «небо в алмазах», к которому стремятся души дочерей Альбы. Кажется, в своем доме, погруженном в траур на восемь лет, Бернарда Альба предусмотрела все. На черной, опоясанной низкой галереей сцене, нет ничего, кроме черных же стульев с высокими спинками и черного длинного стола. Но в черном занавесе есть бреши, а, вторя подавляемым желаниям, занавес и вовсе расходится, открывая экран, позволяющий тонким женским фигуркам создавать на его фоне пленительные силуэты. Так, бессознательное забитой Амелии выплескивается в ее страстном фламенко на фоне приоткрывшегося на мгновение в глубине сцены молочного цвета неба. Второй танец на фоне влекущего неба - теперь глубокого синего - Адела станцует уже после своей смерти: за спинами застывших за столом сестер и матери. Участь небесных созданий – несбывшиеся мечты.
