Дарья Курдюкова. Брюллов – не просто Помпеи, это вообще итальянский дух с налетом салонности, что и демонстрирует нынешний показ графики под вывеской «Знаменитый и неизвестный Карл Брюллов». Сделанные в Италии в конце 1820-х – начале 1830-х рисунки достали из запасников Пушкинский и Русский музеи, чтобы «обрамить» графику, недавно приобретенную одной коммерческой компанией. Последняя – паевой фонд, хотела блеснуть и похвастать коллекцией, но сравнение с музейными работами в тесном соседстве совсем камерной выставки порушило эти планы. Редкий случай: чуть не первым делом при обсуждении коллекции фонда спрашивают, удостоверились ли в ее подлинности. Условно названное «Итальянским альбомом» собрание зарисовок и акварелей конца 1820 – начала 1830 годов больше 150 лет хранилось в семье Витгенштейнов. Часть их обретавшийся в то время в Италии Брюллов подарил графине Стефании, другая вошла в собрание, вероятно, через ее мужа Льва Витгенштейна, который был дружен с художником. На музейном сайте – и интригующая, и озадачивающая фраза: «Итальянский альбом», принадлежащий … [фонду] художественных ценностей… до недавнего времени был мало известен не только широкой публике, но и исследователям русской графики». Так что и в корпусе работ самых известных художников первого ряда, несмотря на пристальное внимание исследователей, может обнаружиться неизвестное. Коллекция из 33 рисунков в 1990-х принадлежала одному банку, затем перешла в руки одного коллекционера, нынешняя же компания приобрела ее в 2010-м – хорошее имиджевое вложение, теперь это продвигают выставками в Русском музее (которая прошла весной) и в Пушкинском. Что до подлинности, специалисты сравнивали манеру письма, движение руки, проводили технико-технологическую экспертизу, обнаружили где-то одинаковые водяные знаки на уже известных рисунках и вновь обнаруженных. Словом, сомнения отринуты. Чтобы не быть голословными, в залах даже поместили интерактивный аттракцион – сравните кисти рук, ноги, профили на тех и этих листах. Не то чтобы сходство было неоспоримым, но исследователям виднее.
Зрителю же виднее, что несмотря на желание фонда повысить рейтинг коллекции музейными показами, перед музейными же вещами она уходит в тень. В самом деле, акварельные и карандашные рисунки с повторяющимися в разных позах округлыми знойными итальянками и повторяющимися итальянскими же высохшими немолодыми женщинами, череда монахов, сменяющаяся чередой разбойников – все с черными влажными очами, – но в большинстве это штудии, порой беглые вспомогательные наброски. Даже когда на этих эскизах и музейных листах одни модели (а таких немало), понятно – тут еще промежуточный этап работы. Здесь видна творческая лаборатория, – говорит куратор Олег Антонов. К тому же, выставок Брюллова у нас не было больше десяти лет. Но когда рядом расцвеченные акварелью и фантазиями «Сон монашенки» из ГРМ или «Сон молодой девушки перед рассветом, в то время как за окном пастух трубит в рожок» (из ГМИИ, впрочем, оба – примерно об одном), законченные, хотя и несколько приторные в своей сладости сценки, видишь разницу.
Брюллов снискал славу, репутацию гения, который, кстати, едва ли не первым или в числе первых отправился в Италию за счет появившегося Общества поощрения художников. Он примирил строгий классицизм с романтическим порывом и получился хоть и любимым современниками и историей художником, но силы своей мастеровитости как будто сам не выдержал – не избежал искушения салонным лоском. Погонными метрами его смотреть трудно. Так и с графикой. Словно невзначай, но последовательно и манерно он шел за признанием через красивость. И одно дело, когда смотришь его дозировано: всадница и всякие итальянские утра да полдни, торжественная красота (все-таки так) гибели Помпеи, но когда десятками идут рисунки, а там все те же открыточные типажи и сюжеты, получается уже такой бидермайер, в ту же пору расцветавший в немецких и австрийских землях. Романтическими порывами света и диагональными ракурсами он мог «приправить» прелестную «Мать, просыпающуюся от плача ребенка» (ГРМ). Крепыш трет кулачками лицо, а она вскакивает с кровати – платок на голове сбился набок, из-под рубашки видна грудь. Смотрит на это Брюллов не без иронии, но позволяя ее ровно столько, чтобы не убить миловидность. Или – свидание, где кавалер, как в оперетте, тянется к балкону с кокеткой-возлюбленной, которая, в свою очередь, наклонилась к нему, показывая затейливый вырез платья и приподнимаясь на цыпочки, так что одна из атласных домашних туфель слетела с пухлой ножки с тонкой щиколоткой. Прелестность сравнима разве что с простодушием. И, отступая в сторону, вспомнишь, насколько непосредственнее, смелее и смешнее у другого великого, глотнувшего итальянского воздуха – у Александра Иванова – акварель с женихом, покупающим невесте серьги. Долговязый юноша смотрит на девушку, пополам согнувшуюся в предвкушении подарка перед витриной (наполовину, впрочем, закрытой внушительной фигурой торговца), в то время как мать оценивающим взором пытается прикинуть, сколько у него в кошельке. Они не красивы, как брюлловские, но в них заразительная легкость, не просто ирония, а остроумие… Не зря Иванов писал про Брюллова, что тот «итальянец, усталый и истощенный над всем высоким и приятным, ищет теперь легких, модных игрушек».
Сопоставление такого Иванова с таким вот Брюлловым получается, примерно как сравнение музейных рисунков с нынешней выставки с неизвестными до недавних пор эскизами из нового фонда. Брюллов ввел в обиход словцо «отсебятина» – если забыть его негативный смысл, а воспринимать буквально, то каждая сторона добавила что-то от себя. Хотя, кажется, никто не обижен – для коммерческой компании это продвижение коллекции, для музеев – ну, просто сравнение в их пользу. Хотя зачем им такая выставка, все же непонятно.
