Дарья Курдюкова
В поисках души народа. Михаил Нестеров. На Руси. 1914-1916. ГТГ
Показ Нестерова готовили тщательно – 24 музея России, Украины и Белоруссии плюс 10 частных собраний, – и эта серьезность обратно пропорциональна «послевкусию», остающемуся по выходе из музея. Дело не в конкретной ретроспективе. Тут добросовестно явили его ранние, навеянные передвижниками жанровые сценки, кстати, порой весьма характерные и ироничные и никак не предвещавшие Нестерова классического. Показали отрока Варфоломея, будущего Сергия Радонежского, – Нестеров болел этим образом всю жизнь, поперву расписывая известное, а после революции обратившись к апокрифическому посмертному его существованию. Все программные работы, включая центральный холст «На Руси (Душа народа)», сопровождаются вереницей этюдов, не оставляющих сомнений: поиски живописца были сложными и даже мучительными. Еще здесь есть вкрапления итальянских и среднерусских пейзажей, эскизы киевского памятника Столыпину, над которым Нестеров работал вместе с Щусевым, но завершить начатое помешали Первая мировая война и революция. Наконец, отдельной строкой – портреты. Сделано так, чтобы внушало, – эпопея в 9 разделов. Путь от «макросъемки» какого-нибудь деревца до панорамного кадра, венчающего дело монументального полотна. Все это с поправкой на заходы в стилистику символизма, которую Нестеров переработал в «опоэтизированный реализм». Есть тут схимники и убиенный царевич Дмитрий, и эскизы храмовых росписей, и недописанный цикл о горькой судьбинушке русской женщины и России вообще.
Остается сказать, что в 1905 году он вступил в «Союз русского народа» черносотенного толка, правда, сей примечательный факт обошли вниманием в каталожной летописи.
Жанр ретроспектив – как двуликий Янус. У нас любят показать много – по отношению к зрителю это, пожалуй, честно, но не все художники такие объемы выдерживают. Порой ловишь себя на мысли, что неплохо бы видеть меньше, потому как вся эта полная духовности Русь («Душа народа») с шествующими царем, юродивым, слепым солдатом, Достоевским, предваряемые мальчиком, писанным с сына Нестерова, а потом «Страстная седмица» (сделанная в 1933-м, но из соображений безопасности подписанная 1914-м) со своей Голгофой, по обе стороны которой снова Достоевский и Гоголь, – все это играет преимущественно на одной струне. Ну, с идеологией понятно – православие, самодержавие и народность как вариант национальной идеи сегодня востребованы. Но и с художественной точки зрения это не отличалось разнообразием – меланхоличным пейзажам вторят «нестеровские» типы с задумчивыми полупрозрачными лицами.
Ждешь портретов, закругляющих показ, – уж там-то вырвутся наружу индивидуальности и темпераменты. Родные и друзья – Чертков, Юдин, Шадр, Васнецов, Дурылин – остались с тою же печатью напряженных дум. Даже красавица дочь с белым, как у сомовских образов, лицом – и та без эмоции. И вот почему.
В залах кропотливо воспроизведено напряженное, трудное «нащупывание» более совершенного, емкого. По дороге, так нередко бывает, эмоция иссыхает (между тем в сгрудившихся в отдельной каморке письмах с зарисовками в словах появляется остроумие, язык их даже становится острым, а скорость набросков не дает потерять первое, часто самое важное в искусстве впечатление). Видимо, эту же мину самопогруженности художник натягивал и на здесь и сейчас сидящих моделей, не считаясь с их добродетелями и страстями. Лучшее из всего, там звучит новый тон – упершийся руками в стол академик Иван Павлов с пейзажем пастельных тонов за окном (за него Нестеров получил Сталинскую премию) и динамичная, со строгим изломом бровей Вера Мухина за работой…
Возможно, будь на дворе другое время, Нестеров воспринимался бы иначе. Внутренние размышления – может, в этом порок страны – трудно переводятся в монументальный формат, особенно на уровне поиска национальной идеи. Но Нестеров хотя бы в это верил. А те, сегодняшние?..
