Тоска по кукурузе

Такое разграничение даже идет выставке на пользу. Война, послевоенное время, оттепель – все это большие темы, и попытка показать их одновременно перегрузила бы экспозицию. Поэтому война тут выступает как часть пусть и недавней, но истории, рубцы от которой – налицо. Победа, подарившая жизнь, – другая сторона войны, укравшей жизни отцов, мужей и сыновей. Тут это отпечаталось, например, на снимке «Когда не хватает мужиков…»: сгорбившаяся женщина, занимающаяся отнюдь не женской работой – на железнодорожных путях.

Но на трагическом здесь не зацикливаются. И среди фотографий с 800-летия Москвы, снимков обычных первомаев, пятилеток и очереди в Мавзолей лишь промелькнул кадр, отсылающий к начавшейся травле генетиков. Зато прямо-таки слышатся призывы к перевыполнению плана и стахановской вахте. Конец сталинской власти демонстрирует фотография с его похорон со страшной и вместе с тем символичной доминантой красного цвета: красная обивка гроба и красные цветы, в которых утопает почивший вождь.

Дальше наступает новая эра, и это видно из подписей к снимкам: «Первый спутник», «Первый атомный ледокол», «Первый человек в космосе» – новизна за новизной. Увы, изобретения не всегда несут радость. Фотография атомного взрыва на полигоне символизирует безвозвратную трансформацию мира. Апогеем страха перед новым оружием стал «Карибский кризис». Он тоже здесь запечатлен, пусть и в виде фотографии простых людей «Руки прочь от Кубы!».

Подобное соединение, чересполосица конкретных, исключительных событий в повседневности помогают оживить просмотр и ускорить погружение в прошлое. Улыбается Гагарин – здесь вообще много, очень много улыбающихся людей. Рядом с этим снимком висит «Первая Spidola» с нежащейся на берегу супружеской парой, где жена – эдакая Мэрилин Монро в советском исполнении. Чуть дальше другой кадр – автомобили едут по Охотному ряду. Потом – совсем редкая фотография: стоят три «Маяковских» из картона как помощь в выборе места для будущего памятника. Нобелевская премия Ландау, буренка возле строящихся Черемушек, демонстрация против американской агрессии в Ливане – все это идет одно за другим, но нет, не смешивается, а составляет мозаичную картину хрущевской поры.

Самого его, естественно, на выставке тоже много – и на XX съезде, и с кукурузой, и в косоворотке. Лицо эпохи. Хотя жаль, что нет его на фотографиях Американской выставки в Сокольниках 1959 года, где он спорил с тогда еще вице-президентом Никсоном о преимуществах жизни в советских многоэтажках перед американскими отдельными домами. Но не домами едиными! Развивалась и культура, в том числе – культура повседневности: твист, набриолиненные волосы, темные очки. Студенческий театр МГУ, и молодые, но знакомые лица: Табаков, Доронина, Евстигнеев. И снова лишь промельком слышна другая интонация на фотографии с Ахматовой и Пастернаком…

Фотолетопись тут оказалась панорамой «со сглаженными углами», со стоп-кадрами, выхваченными так, что в фокус больше попадают улыбки и забрезжившая в оттепельную пору надежда – впрочем, оттепель ведь сменилась заморозками. Так вот в фокусе – странная, малообъяснимая тоска по тому времени, по тем названиям: Ленинские горы, проспект Калинина, Свердловск. По высоким столикам в буфете. По авоськам и белым униформам продавщиц. Объектив субъективен, но фотоистория такая нужна – просматривая ее, думаешь и о том, что осталось за кадром.