Ирина Бойкова
Фото пресс-службы театра
Тому, кто хорошо помнит пьесу Т.Уильямса «Трамвай Желание» – а это одна из культовых и вообще из лучших пьес ХХ века, и ставили ее немало – в первые минуты спектакля «Русской антрепризы» придется испытать разочарование. Да, действие происходит на убогой окраине Нью-Орлеана, но в авторской ремарке начала пьесы небо проглядывает …несказанной, почти бирюзовой голубизной, и на сцену словно входит поэзия. А в спектакле сцена, ее скудная обстановка и реквизит – грохочущие роллетные двери, покореженный фонарный столб с красноречивыми указателями «ONEWAY», «DEADEND», стол, стулья, выдвижная кровать – все серо-жестяного цвета и фактуры. Режиссер Влад Фурман и художник Олег Молчанов как будто нарочно пугают зрителя: «жесть!» - но это похоже на игру-провокацию. Взгляд В.Фурмана не жёсток и не жесток, скорее трезв. Спектакль остро задевает сегодняшними смыслами, и это одно из главных его достоинств. Но и культура режиссерского диалога с пьесой здесь, несомненно, присутствует.
«Трамвай «Желание» для Фурмана (цитирую программку) – история о том, «что произошло бы с героиней чеховского «Вишневого сада» Раневской в Париже». «Вишневый сад» в постановке однокурсника Фурмана, Юрия Цуркану, третий сезон идет на сцене «Русской антрепризы». Раневскую играет Нелли Попова. Она же – и Бланш Дюбуа в спектакле Фурмана. Сравнения неизбежны, и Фурман, видимо, на них рассчитывал. Хотя Париж, скорее всего, тут ни при чем.
Раневскую и Бланш Дюбуа разделяют полстолетия. На сцене «Русской антрепризы» между этими двумя героинями в исполнении Н.Поповой – целая эпоха. Если о ее Раневской можно сказать, как о другой чеховской героине: великолепная… чудная …какие глаза… какие волосы.. – то о Бланш думаешь: красива, великолепно причесана, с уверенным вкусом одета (почувствуйте разницу). Бланш в спектакле Фурмана вообще кажется достаточно уверенной в себе и только по роковому стечению обстоятельств спустившейся с верхних этажей цивилизации на это серое дно жизни. Она здесь, конечно, человек культуры, все человеческое в ней - трогательна, смешна, наивна, строга, пафосна, манерна, по-настоящему несчастна, а держится превосходно! - несравнимо богаче и выразительней, чем у тех, кто вокруг (прекрасная работа актрисы, в том числе ее жанровый диапазон).Но, слыша изумленно-негодующие реплики Бланш в адрес сестры: как тебя сюда занесло?..как ты можешь жить с этим Стенли? – понимаешь, чего за последнее столетие лишилась сама культура. Не великолепия только - великодушия. И если Бланш такова, чего же хотеть от остальных. Никто из героев здесь не обойден сочувствием, все актерские работы объемны. (Влад Фурман – режиссер товстоноговской школы, театр для него начинается с артиста. К тому же, в спектаклях «Русской антрепризы» всегда сильный актерский состав). Глубоко сыграна Ксенией Каталымовой драма Стеллы, которая, слепо любя своего хама-мужа, попытается все же противостоять его жестокости, но подчинится силе, потеряет себя. Мягко, но внятно прозвучит у Валерия Дегтяря вина слабодушного Митча. Даже на Стенли здесь будет брошен сочувственный взгляд. Но ни о ком режиссер не захочет сказать, как Уильямс о своей героине: «Бланш Дюбуа – это я».
В Стенли Александра Большакова есть что-то грубо-примитивное, какая-то нерассуждающая тупая сила. Попробуйте оскорбить его чувства - он ответит, и мало вам не покажется (вот, собственно, и история Бланш в спектакле). При этом сам артист Большаков внутренне легок и подвижен, отзывчив на режиссерские задания. Когда после пьяной покерной ночи Стенли просит прощения у Стеллы, луч софита выхватывает из темноты неожиданно мягкое выражение его лица. Сцена их близости возникает на расстоянии, робко тянутся друг к другу две руки, его и ее, но почти сразу отвратительно звериная гримаса искажает его лицо, и Стенли выбрасывает вперед грубую пятерню. Поставлено выразительно и сильно. И как тут не согласиться с Бланш, с ее хлесткими характеристиками Стенли: «Ведет себя как скотина, а повадки — зверя!.. Ведь был же … хоть какой-то прогресс! Ведь с такими чудесами, как искусство, поэзия, музыка, пришел же в мир какой-то новый свет!» Заглушая ее монолог, со второго яруса сцены, где стоит украшенное голубыми стекляшками пианино, надрывной тоской звучит блюз. Из всей музыкальной партитуры пьесы (а в ней есть и хорал уличной разноголосицы, и церковный благовест) Фурман выделил только главную ее тему. Экс-солистка группы «Ленинград» Юлия Коган озвучивает в спектакле то самое «желание», которое движет здесь всеми. В пьесе блюз пронзительно лиричен. В спектакле доминанта его - откровенный «зов плоти». В таком огрубении, одичании человеческого бытия, которое здесь не бьет по нервам, но внятно предъявлено зрителю (Фурман - режиссер-аналитик) – узнаваемо-сегодняшнее чувство жизни, и это больно. Смена эпизодов сопровождается в спектакле характерным звуком за сценой, как если бы чеховскую ремарку «далеко в саду топором стучат по дереву» приблизили к нам крупным планом, так чтоб стало понятно: рубят по живому. От сцены к сцене эта монтажная «рубка» все ясней обнаруживает нерв режиссерского высказывания. В самом деле, островки на планете, где еще можно услышать хорал уличной разноголосицы, тают как шагреневая кожа, и не где-то далеко, а у вас и у меня за стеной рубят по живому, не в переносном, а в прямом уже смысле. Так что же, и правда dead end? Или что-то еще можно сделать? Ведь для чего-то же нам даны поэзия, музыка, искусство?
В финале лица высвечены резким холодным светом, по-брехтовски остраненно звучат голоса. Когда уводят Бланш (она выглядит маленькой загнанной зверушкой, эта сыгранная актрисой перемена поразительна), все остальные пускаются в откровенно дикарский пляс, Стенли вырывает у Стеллы сверток-«младенца», и в руке у него оказывается размалеванная кукла, он трясет ею над головой. Но еще мгновение – и в этом танце уже не герои, а актеры, кажется, втаптывают в пол сцены только что пережитое. Прожили, отбросили от себя, свободны.
Санкт-Петербург
