Интеллектуальный пацифизм

Сценография спектакля очень  зыбкая, неустойчивая – как отражение времени. Фото Ruth Walz/Salzburger Festspiele

В Зальцбурге завершился летний фестиваль. В свой последний уик-энд он провел не планировавшуюся ранее прямую трансляцию оперы Альбана Берга «Воццек» – одного из тех оперных событий, за которыми внимательно следили в России, ведь за пультом Венского филармонического оркестра стоял Владимир Юровский. Запись на сайте medici.tv будет доступна три месяца, и хотя она (замечательная сама по себе) не способна полностью передать те пространственные эффекты, которые придумал и воплотил на сцене режиссер Уильям Кентридж, посмотреть ее стоит обязательно.

«Воццек» в Зальцбурге имеет свою историю, его там ставили трижды с легендарными дирижерами: в 1951-м и 1971-м дирижировал Карл Бём, в 1977-м – Клаудио Аббадо. Интендант фестиваля Маркус Хинтерхойзер, мастер собирать непростые пазлы постановочных команд, пригласил делать новый спектакль людей с разными бэкграундами, угадав, что их понимание этой музыки и этой истории даст хороший резонанс. Юровский и Кентридж прежде вместе не работали, зато с исполнителем титульной партии Матиасом Герне у режиссера давний тандем, их «Зимний путь» Шуберта (Хинтерхойзер исполнял тогда партию фортепиано) привозили даже в Москву.

Юровский, сложившийся как профессионал в русле австро-немецкой культуры, казалось бы, долгое время существовал в одном шаге от «Воццека»: он много играл нововенцев (успешно прививая любовь к ним в России), не раз исполнял «Лулу-сюиту» и Скрипичный концерт Берга. Кентридж вырос в ЮАР, в Йоханнесбурге, поэтому с темой социального неравенства и насилия знаком не понаслышке, она красной нитью проходит через все жанры его работ как художника. Есть ощущение, что дирижер и режиссер подошли к драме с разных концов, но посередине встретились на почве профессионального перфекционизма, интеллектуальной чувственности и искренней веры в совершенство берговской оперы, ее болезненную красоту. Можно предположить, что для Юровского тут главное слово «красота», а для Кентриджа – «болезненная». Его мир – тотальный инвалид, и не только в смысле морали: сломанная мебель, покалеченные люди и лейтмотив спектакля – костыль, который в финале заменит лошадку сыну Мари. Да в общем нет ни лошадки, ни сына, вместо него – в мальчишеский рост кукла в противогазе, ужасно трогательная, но живому ребенку места в этом спектакле нет, и в этом его театральная правда.

Перенос действия «Воццека» в годы Первой мировой войны – идея не новая, но Кентридж находит для этого нетривиальный способ. Вроде бы всё – костюмы, предметы, даже модели противогазов, которые носят молчаливые статисты, – отсылает нас к конкретной эпохе, однако спектакль подчеркнуто не натуралистичен. Потрясающий художник, Кентридж создает серию атмосферных иллюстраций для задника; он рисует углем в экспрессивной манере, удивительно созвучной музыке: городские руины, болото, лесная поляна, усеянная отрубленными головами, чудящимися Воццеку. Нечеткие, как старые фотографии, его рисунки действуют на уровне смутных предчувствий, обращаются к подсознанию. Мощный антивоенный пафос спектакля не имеет ничего общего с плакатностью, но бьет сильнее документалистики.

Визуальный ряд, очень цельный, без единой перемены декораций, устроен сложно и продолжает ряд потрясающих инсталляций Кентриджа, которые представлены на время фестиваля в Зальцбургском музее современного искусства. Но режиссер со своей довольно многочисленной командой не забывает, что он в театре, и мастерски работает со сценическим пространством. То, что громоздится на сцене, лишь поначалу кажется бесформенной горой обломков жизни целого городка; Кентридж шаг за шагом демонстрирует логику, живописность и функциональность причудливой конструкции. Виртуозная работа с проекцией и светом, выхватывающим в декорации все новые куски ландшафта, делает небольшую сцену Дома Моцарта почти бесконечной и в то же время замкнутой мрачной безысходностью кентриджевских рисунков.

Эти рисунки, помещенные в буклете, кажутся идеальными иллюстрациями к бюхнеровской драме. Все персонажи спектакля, кроме Воццека и Мари, тоже чем-то напоминают книжные иллюстрации: усатый и пузатый Капитан (Герхард Зигель), карикатурный доктор, осматривающий пациента так, как это делают маленькие дети, играющие в больницу (Йенс Ларсен), бравурный Тамбурмажор в белом мундире с золотыми эполетами, звонкоголосый красавец с роскошными бакенбардами (Джон Дашак). Живая толпа Кентриджу тоже не нужна, и хор он уподобляет марионеткам, ритмично дергающимся в такт механической музыке кабачка.

Живых людей в спектакле двое. Радикально отличается от всех естественностью и страстностью Асмик Григорян, превосходная Мари. Она все время такая настоящая, что за нее действительно становится страшно. Вокально это блистательная работа, и в паре с таким именитым партнером, как Герне, Григорян звучит абсолютно на равных. Герне-певец просто создан для Воццека. Герне-актер совсем не похож на солдата, и это хорошо: мягкий, потерянный, беззащитный, он играет не бытовое, не жестокое, а блаженное безумие, которое позволяло ему так долго держаться в чуждом мире. И пусть Кентридж говорил, что его не слишком занимает психология героев, Воццек и Мари получились сильными актерскими работами.

Для Владимира Юровского «Воццек» стал дебютом на летнем Зальцбургском фестивале. Исполнение оперы можно смело назвать эталонным и изучать по нему партитуру. Никакой чувственной отсебятины, филигранная работа, где слышен каждый тембр, каждое микроскопическое соло, среди которых встречаются настоящие откровения. Если в «Леди Макбет Мценского уезда» под управлением Мариса Янсонса игра венских филармоников доставляет удовольствие чувственное, то здесь – интеллектуальное.

Юровский не старается выжать максимум эмоций из берговского шедевра, не спекулирует на усилении и без того сильных страстей (порой кажется, наоборот, стесняется их). Он сдержан, и благодаря этой сдержанности и точности мы слышим «Воццека» не как оперу беспросветного экспрессионистского ужаса, а чувствуем в ней дыхание хрупкой красоты и нежности, похороненных под завалами мировых войн, но непотерянных.