"Русалка" ускользнула от Плетнева

Фото Ирины Шымчак.

Оркестровый фестиваль, который почти десятилетие назад придумал Михаил Плетнев, за прошедшие годы превратился в одно из самых важных музыкальных событий столицы. Московский филармонический сезон стартует с него, фактически, задавая тон всему музыкальному году.

Мультикультурный формат фестиваля предполагает разнообразие: РНО, как и раньше, остается его смысловым центром, его доминантой, но далеко не единственным лейтмотивом. Интересные солисты и очень разные программы делают этот форум по-настоящему интересным для столичных меломанов – Зал Чайковского гарантировано полон на его концертах.

В двухнедельном марафоне этого года приняли участие Люка Дебарг, Ольга Перетятько, Вадим Репин. Помимо хитовой классики - Скрябина, Прокофьева, Россини, Бетховена, Равеля и Сен-Санса - прозвучали и раритетные вещи вроде сочинений Бориса Лятошинского и Джеймса Макмиллана.

Особая любовь Плетнева последних лет — вокальные программы, к которым он обращается часто, будь то оперы в концертном исполнении, сольные концерты выдающихся певцов или большие кантатно-ораториальные полотна. Под финал нынешнего фестиваля из этой «епархии» была дана «Русалка» Даргомыжского — опера странной судьбы, почитаемая в качестве базы национального репертуара, в былые годы (в Российской империи и в Советском Союзе) сверхпопулярная, а сегодня практически забытая отечественными театрами, уступившая место тезке Дворжака.

Апологет Глинки, Даргомыжский, тем не менее, пытался найти свой собственный композиторский стиль, свой путь развития национальной оперы – увести ее от белькантовости, от итальянщины, насытить национальными интонациями и усилить психологическое развитие образов. Кажется, в «Русалке» Александр Сергеевич поставил слишком много амбициозных задач – его опера и сказочная, и лирико-бытовая, и народная; она и драма, и одновременно почти водевиль (экспозиционные куплеты Мельника или разговорная роль маленькой Русалочки – именно оттуда). Она чем-то похожа на французскую гранд-опера мейерберовского типа и в то же время в ней содержатся ощутимые заявки серьезного симфонического мышления немецкой школы. В ней же – попытка логически завершить неоконченную поэму Пушкина, рождающая как гениальные страницы, так и драматургически несовершенные, «провисающие» фрагменты.

«Русалка» полна противоречий – возможно, поэтому ключ к ней до сих пор не найден (и будет ли найден когда-нибудь?) – ни в музыкальном, ни в постановочном плане. «Русалку» сегодня откровенно боятся режиссеры, не знают толком, что с ней делать: реализм советского закваса никого больше не прельщает, а удачное новое прочтение так никому пока предложить и не удалось (постановку Василия Бархатова 2013 года в Мариинском театре, хоть и единственную за последнее время, трудно отнести к достижениям).

Однако статус оперы (Стасов называл ее одним из трех – наряду с операми Глинки – столпов русской музыки) заставляет все же периодически к ней обращаться, представляя если не в сценическом, то в концертном исполнении. Недавние аналогичные попытки предпринимали Владимир Федосеев (2013) и Александр Рудин (2016). «Русалка» в финале фестиваля РНО – вполне логичный шаг, тем более что в последние годы маэстро Плетнев очень удачно делал именно русские оперы (Чайковского, Римского-Корсакова и Рахманинова). Однако на этот раз «битва» дирижера за национальный шедевр едва ли оказалась выигранной.

Самым замечательным в концерте оказалось звучание оркестра, причем преимущественно в чисто симфонических эпизодах, наиболее убедительными из которых стали танцы во втором акте. Хорошо вышли все инструментальные соло, а, например, увертюра, весьма неровная по своим музыкальным достоинствам, благодаря совершенной игре оркестра зазвучала выразительно, с потрясающей силой драматического высказывания. Однако, увы, настоящего баланса с солистами найти не удалось – оркестр слишком часто заглушал певцов, чьи голоса тонули в толщах оркестровой звучности.

Впрочем, не одного оркестра в том вина. Подбор вокалистов – наиболее слабая сторона этого проекта. Лучшей среди квартета протагонистов оказалась меццо Полина Шамаева из «Новой оперы», исполнившая партию Княгини красивым звуком, выразительно и с практически безупречной дикцией. Пожалуй, лишь ее пение напоминало о русских национальных традициях исполнения этой оперы, и именно поэтому солистка прозвучала наиболее естественно и органично. Менее удачно и заметно ниже собственных возможностей показался бас из Большого театра Петр Мигунов в харизматичной партии Мельника – но именно харизмы ему и не хватило, особенно поначалу, отчего знаменитая выходная ария особого впечатления не произвела. Впрочем, в дальнейшем певец показал себя гораздо увереннее, особенно прибавив во второй половине оперы, когда его героя охватывает безумие. Солистка Пермской оперы Зарина Абаева, к сожалению, с партией Наташи не справилась: ее сопрано не хватало мощности и экспрессии, совершенно отсутствовала столь важная особенно для Даргомыжского четкость пропеваемого слова (дикция в целом не была сильной стороной исполнения). Незвучным оказался средний регистр голоса Абаевой, ключевой для этой драматической партии. Еще менее повезло партии Князя в исполнении белорусского тенора Бориса Рудака, также солиста Пермской оперы: у певца наблюдаются очевидные проблемы с интонацией и верхними нотами, равно как и с осмысленностью пения. Абсолютно как проходные прозвучали малые партии опуса, не оставив особого впечатления (Яна Бесядынская – Ольга, Никита Турский – Сват).

Московский Синодальный хор порадовал стройностью звучания, тембристым, сочным звуком, столь уместным в русской опере, но несколько огорчил посредственной дикцией и весьма скромным артистизмом (что, впрочем, неудивительно для нетеатрального коллектива). И абсолютно всех умилила юная Люба Дурсенева, с детской непосредственностью сыгравшая разговорную роль маленькой Русалочки.